Жан Маре - Парижские тайны. Жизнь артиста

Меня раздевают, растирают, дают выпить горячительного. Я прошу сигарету. Зажигаю ее и слышу рев оператора:

– Скажите Жанно, чтобы прыгал в воду сейчас же, потому что солнце уходит.

Мы находились в ущелье, куда солнце заглядывало ненадолго. Мне пришлось трижды прыгать в воду, стараясь при этом лететь через водопады ногами вперед.

Вечером в местном бистро я услышал:

– Ох уж эти киношники, хотите заставить нас поверить, что один из вас будет купаться в Изере.

Они не поверили, когда я сказал, что сделал это сегодня. Позднее Тинь был затоплен [33]. Я мог бы наивно поверить в наказание Божье, поскольку имею смелость думать, что зло, которое мне причиняют, судьба всегда наказывает.

Во время съемок «Рюи Блаза» позвонил Эберто и пригласил меня сыграть в «Двуглавом орле» в «Фениче» на театральном Биеннале в Венеции.

– Это для Жана и для Франции, – сказал он, – расходы слишком большие: оплачивать работу актеров нет возможности.

Я дал согласие и после съемок снова поехал в Венецию.

– Что вы собираетесь покупать? – спросила меня Эдвиж.

– Ничего. У меня нет денег.

– Я хочу сказать: что бы вы хотели купить, если бы они у вас были?

Это показалось мне подозрительным.

Накануне нашего спектакля в «Фениче» давали очень красивый балет Жана «Юноша и смерть», который я не смог посмотреть в Париже, поскольку был занят в театре. Я попросил директора «Фениче» предоставить мне место в зале. Мне дали место на галерке, да такое неудобное, что мне пришлось спуститься в королевскую ложу и стоять позади занимавших ее людей, предварительно спросив у них разрешения.

Изумительный балет с великолепными Жаном Бабиле и Натали Филипар в хореографии Ролана Пети. На следующий день я встретился с директором фестиваля и говорю ему:

– Если бы я потребовал заплатить мне за то, что я играю здесь в «Двуглавом орле», я мог бы купить сорок билетов. Неужели нельзя было по крайней мере дать мне приличное место?

– Как? Вам не платят? Я дал пятьсот тысяч франков господину Эберто.

– Пятьсот тысяч франков на все дорожные издержки, декорации, костюмы, актеров? Да этого хватит только на то, чтобы еле-еле свести концы с концами.

– Да нет же. За все это я сам плачу. Я дал пятьсот тысяч франков для актеров.

– Хорошо. Это все, что я хотел знать.

Иду к Эберто:

– Итак, ты положил пятьсот тысяч франков себе в карман?

Я узнаю, что ни Эдвиж, ни Варенн не согласились работать даром. Им заплатили.

– Так вот, я хочу получить такую же сумму, как Эдвиж, я разделю деньги с товарищами, иначе я не буду играть, – говорю я.

– Ну и что ж. Значит, ты не будешь играть. Сделаем объявление для публики, что ты отказываешься играть. Не надо было соглашаться работать бесплатно.

Вынужденный играть, я поклялся, что ноги моей больше не будет в театре Эберто. И сдержал слово. Поэтому пьеса не была возобновлена. Иначе мы бы закончили сезон с аншлагом.

Вернувшись в Париж, я снимаюсь в нескольких фильмах. Сначала в «Майерлинге» режиссера Жана Деланнуа. Здесь я встретился с Доминик Бланшар, которую знал еще ребенком. Она совсем юная, ей пятнадцать лет. Красивая, обаятельная, чистая, полная детского очарования. Мы подружились, и все это заметили. Несмотря на разницу в возрасте (я более чем в два раза старше), друзья воображают идиллию и будущую свадьбу. Мы с Доминик единственные, кто ничего не подозревает. Газеты ухватились за эту новость. А наш продюсер думал только о рекламе фильма. Одна наша общая знакомая даже решила серьезно поговорить со мной об этом. Я успокоил ее: «Я слишком люблю Доминик, чтобы желать ей такого мужа, как я». Это было правдой.

Жан Деланнуа хочет снять еще один фильм с Жаном Кокто и со мной. Каждый день он приходит на улицу Монпансье и просит Жана написать сюжет для нас с Мишель Морган. Жан не хотел заниматься фильмом. Он увлеченно работал над большой фантастической поэмой «Распятие», и любая другая работа отвлекала бы его.

Не зная, что ответить Деланнуа, Жан смотрит прямо перед собой. На красном бархате, которым обиты стены его спальни, прикреплены все гравюры, сделанные Делакруа для «Фауста». Жан рассказывает Деланнуа сюжет «Фауста». Он меняет только одно:

– Когда доктор Фауст, став молодым, просит Маргариту выйти за него замуж, она отвечает: «Я не свободна, я люблю доктора Фауста». Попросите Жоржа Неве написать сценарий, – добавил он, – я не имею такой возможности.

Деланнуа обратился к Неве, тот написал сценарий на другой, собственный сюжет под названием «Глаза памяти». В этом фильме я и снялся вместе с Мишель Морган – единственной женщиной, которую я смог бы по-настоящему полюбить. Но мне не повезло. Она только что познакомилась с Анри Видалем, которого сразу страстно полюбила, и который впоследствии стал ее мужем.

Жан больше не мог работать в квартире на улице Монпансье. Постоянно отвлекали телефонные звонки, посетители, приходившие к нему и ко мне. Он мечтал о доме. Поль нашел то, что нужно, в Мийи-ля-Форе. Мы все трое влюбились в этот дом с первого взгляда. Нам нравилось все: его стиль, портик, строгие башни, придающие ему вид аббатства, водяные рвы, сад, напоминающий монастырский, лес и парк Фонтенбло в двух шагах.

Ни у меня, ни у Жана не было необходимой суммы, но, объединившись и заняв денег, мы ухитрились купить дом. Так же как при покупке дома, мы дали Полю одинаковые суммы на обустройство интерьеров. Каждый занимает свою половину: Жан – второй этаж, я – третий. Первый этаж – общий; там Жан сможет писать, рисовать, я – заниматься живописью, учиться, Мулук – прогуливаться.

Начинаются съемки «Трудных родителей». Жан говорит, что от театральных постановок ничего не остается, а он хотел бы запечатлеть нашу навсегда. Он решает оставить пьесу целиком, как она есть, в замкнутом пространстве. Но благодаря его гениальности она превращается в такое же необычное произведение, как «Кровь поэта», потому что он «пишет» камерой так же, как ручкой. Кинопленка становится его чернилами.

Во время съемок он ежеминутно поражал нас. Вершиной стала последняя сцена. Мы с Жозетт Дей стоим у постели только что умершей Ивонны де Бре. Камера, снимавшая нас крупным планом, отъезжает на тревелинге, и вот уже видны Габриэль Дорзиа, Марсель Андре. Постепенно камера охватывает всю комнату, квартиру, и на экране появляется слово «конец».

По окончании съемок декорации разобрали. Наша потрясающая семья распалась. Во время просмотра оказалось, что рельсы тревелинга были плохо закреплены и изображение дрожало. Все – продюсер, операторы, исполнители – смотрят друг на друга в растерянности. Придется восстанавливать декорации, переснимать сцену.

– Нет, – говорит Жан. – Мы не будем ничего переделывать. Я скажу текст за кадром: «А кибитка продолжает свой путь».