Вадим Прокофьев - Степан Халтурин

Халтурин выпросил у кузнецов газету и бросился к Морозову. Через час он был в гостинице. Морозов сиял, он готов был обнять Халтурина.

— Читали? — воскликнул Морозов.

Халтурин кивнул головой, показывая газету.

— Молодец! Умница! Я теперь еще более восторгаюсь им. — Морозов бегал по комнате.

— А разве вы знаете убийцу?

Морозов замер на месте, перестав улыбаться. Ширяев отложил карандаш и во все глаза смотрел на него. Преодолев внутреннюю борьбу, Морозов обратился к Халтурину:

— Степан Николаевич, что же нам друг от друга таиться. Вот мы впервой с вами встретились здесь два дня назад, а знакомы давно. Нас познакомил и ваш и мой близкий друг — Сергей Кравчинский. Так вот, это он ударил кинжалом Мезенцева, а прикрывал его Баранников, и, конечно, не обошлось без нашего Варвара, кто его догонит.

— Так это Степняк, — задумчиво проговорил Халтурин, — не ожидал я от него такой прыти. Значит, и он террористом заделался?

Морозов готов был броситься в бой, отстаивать взлелеянную им мысль о политической борьбе по методу Вильгельма Телля, но в это время в дверь постучался коридорный и, не дожидаясь ответа, просунул письмо.

— Вашей милости велено передать.

Морозов взял письмо. Халтурин не удержался:

— И какой, с позволения сказать, дурак письма коридорному вручает?

Морозов тоже был удивлен. Разорвав конверт, он быстро прочел послание.

— Тут один губернский деятель Фрейлих сочувствует нам. У него связь с Петербургом, ну, а сам ко мне зайти побоялся, как бы не скомпрометировать себя, вот и передал коридорному письмо. Все наши планы летят к черту. Слушайте: «Возвращайтесь назад, ее провезли в Сибирь еще раньше, чем вы приехали в Нижний. Она требовала остановки, заявила, что очень больна, но жандармы не обратили на ее заявление ни малейшего внимания и провезли далее, даже не останавливаясь в Нижнем».

— Да, — протянул Ширяев, — опять, значит, кружки, игра в прятки и слова, слова…

Халтурина передернуло, он холодно попрощался. Морозов был рассеян, куда девался его восторг, еще минуту назад круживший голову. Снова неудача, нужно уезжать…

Якимова отвернулась, ей было досаднее всех.

Степан решил, что задерживаться в Сормове дальше не стоит, если не филиал союза, то, во всяком случае, надежная опора в рабочих кружках создана, работа налажена. Оставаться — значит подвергать себя риску, полиция ищет его, и чем чаще, внезапнее будет он менять места, тем труднее ищейкам найти его след. Впереди Урал с его заводами, рудниками, вековыми традициями работного люда. Халтурин готовился в дальнюю дорогу.

Но Степану Николаевичу так и не пришлось побывать на Урале.

Из Петербурга стали приходить тревожные вести. Полиция добралась до членов центрального кружка рабочих. Этому способствовала в немалой степени связь рабочих с народниками. Последних выслеживали, арестовывали, за ними хватали всех, кого они посещали. Товарищи звали Халтурина в Петербург. До Урала ли теперь? В августе 1878 года Степан вновь был в столице.

Положение рабочих кружков образующегося союза осенью 1878 года было угрожающее. Каждый день на фабриках и заводах полиция арестовывала рабочих. Правительство хотело удалить из столицы наиболее активных. Был арестован и Моисеенко. Высланный на родину в Смоленскую губернию под надзор полиции, он скоро сбежал, вернулся в Петербург и, перейдя на нелегальное положение, продолжал работу среди кружковцев Нарвской заставы и на Обводном канале.

Землевольцы осенью 1878 года, наконец, наладили выпуск своего журнала «Земля и воля». Плеханов специально зашел к Халтурину, чтобы показать первый оттиск. Степан Николаевич внимательно прочел журнал и неожиданно заявил Оратору:

— Нет, не для нас этот журнал, наш журнал должен вестись совсем иначе.

— Позвольте, Степан Николаевич, какой это вы имеете в виду «ваш» журнал?

— Да вот думаем завести свою рабочую типографию и выпускать свою газету или журнал.

— А чем же наш журнал вас не устраивает?

— Доступных разумению всех статей в нем мало, а все больше ваши «интеллигентские вопросы». Вот, к примеру, «О долге образованных классов народу».

Всякие там споры о программе. А нам ваш «долг» не нужен, да и программа не подходит.

Плеханов не мог не согласиться с этой критикой и поспешил перевести разговор на иные темы;

— А что вы читаете, Степан Николаевич?

— Да так, по Лохвицкому изучаю конституции разных стран, интересуюсь Эйзенахской программой германских социал-демократов.

— Что это вы набросились на конституции?

Халтурин ответил уклончиво:

— Ведь это интересно.

Плеханов удовлетворился ответом, зная страсть Степана к политическим книгам, а Халтурин не стал объяснять Георгию Валентиновичу, что он сейчас напряженно обдумывает программу Союза русских рабочих. Пока она не выработана, Халтурин не хотел, чтобы интеллигенты знали что-либо о ней. Степана очень беспокоил вопрос о создании своего печатного органа, на страницах которого можно было бы обсуждать вопросы, близкие сердцу рабочего.

Создавая программу союза, Халтурин понимал, что ее необходимо широко обнародовать среди пролетариев. Значит, программа, газета, типография должны стать главной заботой организаторов союза. Вернувшись из Нижнего, Халтурин уже не застал в Петербурге Обнорского. Виктор Павлович, занятый также основанием типографии, не смог приобрести шрифта и станка в России и решил снова съездить за границу, где это добыть было гораздо легче.

Через своих друзей-землевольцев Обнорский достал паспорт на имя Дмитрия Федоровича Зейдера и укатил сначала в Лондон, затем в Париж. Для покупки станка из рабочей кассы Виктору Павловичу была выдана необходимая сумма денег. Станок нашелся у ткачистов, издателей «Набата». Купив станок, Обнорский оставил его в редакции «Revolte», договорившись о переправке в Петербург, а сам, на сей раз не задерживаясь за границей, поспешил через Варшаву в Россию. Обнорский не случайно заехал в Варшаву, он преследовал все ту же цель — расширить связи Петербургского союза рабочих с революционными организациями других городов и частей Российской империи.

Вернувшись в Петербург, Обнорский вместе с Халтуриным засели за выработку программы союза. Им деятельно помогали члены центрального кружка. Много было споров вокруг каждого пункта программы.

Халтурин и Обнорский, отрицая народническое учение о крестьянской революции, искали в западноевропейском рабочем движении образцы, применимые и для России. Остановились на Эйзенахской программе социал-демократической рабочей партии Германии, вошедшей в I Интернационал Маркса. В ней были кое-какие погрешности с точки зрения научного социализма, некоторые статьи отдавали лассальянством. Но Халтурин и Обнорский, испытавшие на себе влияние народнического социализма, не могли, конечно, переработать эту программу, превратив ее в документ подлинно научного социализма. С марксизмом ни тот, ни другой в достаточной мере не были знакомы, хотя читали и Маркса и Энгельса, а Обнорский был лично знаком с обоими.