Александр Стекольников - Васил Левский

Слухи о героической обороне Севастополя вселяли в души болгар веру в победу русских. С победой русских связывали они свое избавление. Стойкость севастопольцев заражала бодростью и звала к борьбе. Все громче, все яснее выражалось недовольство существовавшим порядком.

И вдруг... Не хотелось верить в поражение России, в поражение своей мечты. Люди чувствовали себя так, как узник, которому объявили о выходе на свободу, а у самых ворот сказали, что произошла ошибка. Надежды рухнули, у ног все та же бездна.

Мрачным итогом тех лет подъяремного бытия осталась запись Георгия Раковского:

«В пятьдесят третьем году началась война, и угнетение болгар усилилось. Турецкое правительство обложило непосильными налогами бедных болгар. Их заставляли кормить многочисленную армию, не уплачивая ни гроша! У бедняков забирали одежду для турецкой армии! Болгары строили крепостные укрепления для турок, а турки безжалостно избивали бичами несчастных».

«...Война прекратилась, и Парижский мир заключен. Наши болгарские надежды исчезли, как сновидения».

Парижский мирный договор был подписан в марте 1856 года. А в феврале того же года христианские народы Турции были «осчастливлены» хатти-хумаюном — манифестом султана о реформах. В манифесте провозглашалось равноправие для всех народов Турецкой империи, давалось обещание устранить злоупотребления и взяточничество государственного аппарата, пересмотреть налоги, гарантировать жизнь, честь и процветание всем подданным его величества султана, и прочее, и прочее.

Казалось, на землю болгарскую снисходит золотой век. Но болгары, наученные горьким опытом, знали цену обещаниям. Это уже не первый фирман — правительственный акт о правах христианского населения. Но ни один ничего не изменил в их жизни.

Европейцы, хорошо знакомые с турецкой действительностью, говорили, что турецкий фирман похож на звон монеты, которой христианин никогда не будет обладать, или на запах кушанья, которого он никогда не отведает.

Для самих турок фирман был простой бумажкой. Когда, бывало, болгарин ссылался в жалобе на правительственный фирман, местное начальство отвечало:

— Ты прав, есть такой фирман! Но знаешь ли ты, что за городом есть орман?

И жалобщик понимал, что если он будет добиваться справедливого решения, то убьют его либо в ормане, то есть в лесу, либо на дороге.

В Стара-Загоре поговаривали, что кое-где уже расправляются с теми, кто требует осуществления обещанного новым манифестом султана, и тут же с издевкой добавляли:

— Зато в комнатах самого султана запрещено убивать мух. Слугам приказано ловить мух, собирать их в трубочки, специально для этого предназначенные, а затем выпускать живыми за пределами дворца.

Когда же легковерные продолжали уповать на манифест, этим говорили:

— Такого еще не бывало, чтобы верба родила виноград.

Жизнь скоро подтвердила правоту не верящих в султанскую доброту. Все больше болгар начинало понимать, что султанские манифесты — это обман. «Европейские государства, чтобы нас ослепить, заставили Турцию издать хатти-хумаюн в 1856 году»,— отметил Георгий Раковский,

Когда Васил закончил второй класс, дядя поспешил перевести его в отделение, где готовились священники. Такое решение устраивало всех: и мать, которая давно мечтала видеть сына священником, и дядю-монаха, и самого Васила. Духовное поприще казалось ему тогда единственным средством, которое откроет путь к личному совершенствованию и служению народу. Ему в ту пору еще не встретились люди, ставившие целью силой организованности и оружия облегчить участь народа. Но в школе он узнал священнослужителей, которые «глаголом жгли сердца людей».

Его юношеское воображение поразил огненный призыв хилендарского монаха Паисия возлюбить свое болгарское племя и трудиться для его возрождения; он затаив дыхание слушал «Житие и страдание грешного Софрония» — ученика Паисия, всю жизнь отдавшего пробуждению соотечественников; его увлекали дела монаха и просветителя, «патриарха новоболгарского образования» Неофита Рилского,

То были времена, когда национальное начало сливалось с религиозным, когда в монастырях и церквах порабощенный народ видел опору своих национальных чувств и надежд. Монастыри в пору турецкого ига хранили традиции народа, его культуру, его язык, памятники его истории. Монастыри долгое время были главными центрами духовной культуры, откуда выходили люди, которые, разбредясь по стране, открывали школы, поддерживали в народе дух религиозной и национальной общности. Из монашеской среды выдвинулись первые деятели духовного, культурного и политического возрождения болгарского народа.

Да и в те годы, когда Васил учился в Стара-Загоре, церковь и религия стояли в центре борьбы болгар за свое национальное самоопределение.

После завоевания Болгарии турками болгарская церковь потеряла свою самостоятельность, перешла под управление греческого константинопольского патриарха. В награду за лояльность, за воспитание христианского населения в духе покорности турецкой власти греческое духовенство получило привилегию эксплуатировать православные народы. Болгарское духовенство было постепенно заменено греческим, а богослужение на болгарском языке запрещено. Церковные должности предоставлялись тому, кто больше заплатит. Чтобы покрыть расходы по приобретению духовного поста, греческие священнослужители произвольно облагали население многочисленными налогами, грабили и разоряли его.

Греческая торговая буржуазия, действовавшая совместно с. церковниками, проникла во все поры хозяйственной жизни.

Так над болгарами, находившимися под турецким политическим господством, установилось еще экономическое и духовное господство греческой церковной и денежной аристократии. Греческие националисты, обуреваемые идеей господства над всем Балканским полуостровом, уничтожали славянскую литературу, преследовали болгарскую культуру, и язык. Они замышляли эллинизировать, огречить все болгарское население.

В начале ХIХ века в Болгарии возникла так называемая церковная борьба. Направленная на завоевание независимости болгарской церкви, она переросла в движение за общенациональные цели, за признание за болгарами права на самостоятельное национальное существование.

Стара-Загора, эта старая вольнодумица, как называли ее, была в авангарде этого движения. Она добивалась изгнания из города греческого епископа, восставала против уплаты налогов греческим владыкам, поддерживала соседние города, отстаивала свои школы от посягательств греческих националистов.

В классе подготовки священников, где учился Ва-сил, живо обсуждали перипетии борьбы. В ходу были сатирические стихи Славейкова, написанные им на тырновского митрополита Панарета, грубого, алчного, ненавидевшего все болгарское, циркового борца, за деньги купившего пост духовного пастыря болгарского населения северной и большей части юго-восточной Болгарии: