Николай Задонский - Кондратий Булавин

Некрасов добавил:

— От кубанцев и того таить не нужно, о чем прежде мы гутарили. Ежели царь станет утеснения нам чинить, то мы всем войском от него отложимся и будем милости просить у кубанцев нас от себя не отринуть…

Старшины не спорили. Булавин поднялся из-за стола:

— Добрый совет всегда впору, браты, поступим, как тут говорили… Отпустим вольницу на Донец и Хопер и пересылку с запорожцами и кубанцами учиним, а низовому и верховому казачеству велим для всяких военных случаев быть в готовности… — Булавин сделал передышку, обвел глазами старшин и атаманов и, хмуря брови, закончил так — А крикунов и шептунов, коими всякая подлая небыль про пас разносится, ты б, наказной атаман Илья Григорьевич, брал под караул… Нет большего худа для нас, браты, нежели распри меж собою… отныне недруги наши, творящие сию злохитрость, пощады пусть не ожидают. Вольность дороже всего! Не позволим недругам рушить согласие наше, коим вольность держится!

…Кондратий Афанасьевич, проводив старшин, долго еще оставался в задумчивости. И тревожили его не одни войсковые дела…

Жена Ульяна, благополучно родившая в конце прошлого года сына, продолжала жить у сестры под Белгородом, так как выехать на Дон было трудно, дороги охранялись слободскими солдатами. Булавин послал трех проворных трехизбянских казаков выручить жену, и казаки добрались до места, но возвратились обратно с печальным известием: жена и сын схвачены по приказу Белгородского воеводы и посажены в острог [19].

Грамоты Булавина к воеводе с просьбой отпустить жену и сына ни к чему не привели. Приходилось искать более действенные способы освобождения. Кондратий Афанасьевич хотя и часто ссорился с женой, а, не видя ее долгое время, соскучился, да и не терпелось поскорей увидеть, прижать к сердцу маленького сынишку.

Булавин хотел сначала послать на Белгород сильный казачий отряд, а потом раздумал. В Белгороде, во-первых, стояли солдатские полки и была артиллерия, а, во-вторых, при подходе казаков жену с сыном могли отправить куда-нибудь дальше, в неизвестные места.

Булавин решил теперь воздействовать на киевского губернатора князя Голицына, в подчинении которого находился белгородский воевода. Булавин написал Голицыну полную собственного достоинства грамоту:

«Ведомо нам Войску Донскому учинилось, что нашего войскового атамана Кондратия Афанасьевича Булавина жена с сыном у вас в Белгороде сидят за караулом. И вы ее держите за караулом напрасно по доносу неправедных прежних наших старшин Лукьяна Максимова с товарищами, а не по его Великого Государя указу. А еслиб за атамановой женой явилась какая вина, и она бы взята была по его Великого Государя указу и послана в Москву, а не токмо бы вам ее в Белгороде держать за караулом. И тебе, ближний стольник Дмитрий Михайлович, пожаловать бы войскового атамана Кондратия Афанасьева, жену его с сыном из-за караула освободить и отдать посланным нашим казакам на руки… И чтоб вам Дмитрий Михайлович отпустить ее к нам войску с нашими посланными казаками не задержав, бессорно. А буде вы ее из-под караула не освободите, и мы Войском Донским за нею к вам в Белгород пришлем от себя войско тысяч сорок или пятьдесят. А что у нас в войске учинилось меж себя, о том мы Великому Государю и в походные государевы полки почасту пишем. А с сей отпиской послали мы войском вышеписанных казаков, и велели им самим явиться и отписку подать тебе киевскому воеводе Дмитрию Михайловичу Голицыну с товарищами. Также велели им казакам милость просить у тебя и на словах» [20].

Покончив с грамотой, Кондратий Афанасьевич прилег отдохнуть, задремал, а когда открыл глаза, увидел, что солнце давно взошло, и услышал, как в соседней горнице оживленно шептались Галя, Никита и кто-то еще…

Кондратий Афанасьевич прислушался, признал голос племянника Левки и по отдельным словам догадался, что ребята хотят отправиться на Донец с голутвенным походным войском, а Галя сердито отговаривает брата… И она права! Левке восемнадцатый год, настоящий казак, и на коне молодцом, и птицу влет стреляет, а Никишка совсем мальчик, рано еще ввязываться ему в драку…

Кондратий Афанасьевич потихоньку поднялся, подошел к двери, открыл, притворно строгим голосом прикрикнул:

— Вы чего тут спозаранку своеволите, спать людям не даете?

Галя вздрогнула, всплеснула руками:

— Ох, тятя, испужал… Мы же тихо гутарили.

А Никишка, смело глядя в глаза отца, заметил:

— Спят люди ночью, а сейчас вон где солнце-то…

Левка, подправив лихо взбитый рыжий чуб, ломким баском выложил все сразу:

— Я просить хотел тебя, дядя… И Никишка тоже… Отпусти нас с войском походным…

Кондратий Афанасьевич сдвинул густые брови, коротко племянника обрезал:

— Слыхал. Не пущу.

Ребята смутились. Булавин продолжил:

— Война не сегодня кончается, успеете каждый в свой черед в походах побывать… А сейчас, Левка, ступай покличь ко мне атамана Некрасова.

Левка вышел. Никишка стоял недовольный. Отец подошел к нему, ласково положил руку на плечо:

А тебя, Никиша, я с собой возьму, как на Азов пойдем… только о том до времени не болтай.

— Лучше бы тут сидел, — вмешалась неожиданно Галя, — в Азове, говорят, десять тысяч солдат да сто пушек выставлено.

— А кто ж говорит, донька? — насторожился Булавин.

— Да по всей станице бают… Фролова Василия девки сказывали, будто сам царь с войском огромадным сюда для расправы над бунтовщиками идет…

— Я от черкасских казачат о том же слыхал, тятя, — подтвердил Никиша.

Булавин сразу посуровел.

— Губернатор азовский и тайные враги брех сей в народ пускают, дабы ослабить нас… Чую, множество недругов вокруг меня! — Кондратий Афанасьевич помолчал, вздохнул, потом, обратившись к сыну, с неожиданной мягкостью и легким укором промолвил: «А ты, Никиша, меня одного оставить тут хочешь?

На глазах у мальчика навернулись слезы, он прижался к отцу, тихо, смущаясь, произнес:

— Никуда я не хочу от тебя…

Галя с пылающим лицом подошла к отцу с другой стороны, прошептала страстно, как клятву:

— И я, тятя родный, никогда, никогда тебя не покину. До самой смерти!

…Хотя Игнат Некрасов постоянно возражал войсковому атаману и спорил с ним, Булавин все же любил и уважал Некрасова более других своих атаманов и полковников. Знал, что этот упрямый, крепкий, как кремень, казак всецело предан делу, и помыслы его направлены лишь к обшей пользе, и никогда он не предаст, не изменит, не отступится…

Прощаясь с Некрасовым наедине, высказал Кондратий Афанасьевич свои сокровенные мысли. Признался, что не так страшат его государевы войска, как действия тайных недругов, и что не очень-то верит он даже своим старшинам, посему и остерегается открываться перед ними.