Николай Пияшев - Воровский

Индивидуальности авторов, их частные суждения, их личные исследования — все то, что способно двигать вперед теорию, и все это сотрется, сойдет на нет. Получится марксизм в издании для институтов благородных девиц. Упаси нас, господи, от сего благополучия.

Вы ошибочно толкуете мою готовность послать Вам рукопись. Я именно хочу послать ее для возражений и избежания мордобоя по недоразумению. Только за этим. Меня слишком живо и серьезно интересует самая тема Вашей книги, чтобы я не предпринял все меры к устранению недоразуменного мордобоя. И именно в силу этого искреннего интереса я и не думаю претендовать на прелести неожиданного нападения, которое так по душе нашему брату бумагомараке. Однако должен заметить — то, что Вами написано и напечатано, есть уже совершившийся факт. Возможно, что теперь Вы многие положения смягчаете, толкуете несколько иначе (сейчас ведь у Вас несколько другое настроение). Поэтому не будьте в претензии, если Ваши объяснения покажутся мне не соответствующими тому, что имеется в печати черным по белому: ибо я имею дело не с Вами, а с книгой под заглавием «А. Б.».

— А о какой книге идет речь? — спросил Иван Иванович.

— О книге Ольминского «Государство, бюрократия и абсолютизм в истории России». Уже вышла. Разве не читали?

— Признаться, не читал…

— А вот Ильич уже прочел и просил меня выступить с критикой на нее. Уж слишком односторонне Михаил Степанович представил в ней дворянство, этак сплошным косяком. Он проглядел внутридворянскую борьбу, хотя сам очень часто приводит ее примеры. В конце концов нельзя забывать о декабристах. Герцен тоже из дворян. А Плеханов? Да и у меня, — тут Воровский шутливо хлопнул себя по карману, — лежит эта дворянская грамота. Однако она не мешает мне быть большевиком…

Радченко с женой и сыном часто заходили к Воровским в гости. Пока дети резвились, взрослые вели беседу.

Так было и 18 марта 1911 года, когда газеты принесли известие о смерти П. Я. (Якубовича-Мельшина) — поэта-народовольца. По этому поводу у Воровских получился стихийный вечер воспоминаний о поэте. Иван Иванович и Вацлав Вацлавович рассказывали о его жизни, декламировали стихи.

— Спокойное счастье преступно и ложно: жизнь — борьба, а не рабство — не сдавайся трусливо! — читал Воровский.

Вечер закончился музыкой. Дора Моисеевна сыграла Шопена, а потом Грига. Вацлав Вацлавович сидел в кресле и слушал, гости устроились на кушетке. Так незаметно пролетели часы…

Как-то в апреле, в погожий денек, Воровский и Радченко с женами решили пойти посмотреть на полет приезжего авиатора.

За городом, на поляне, было отгорожено место, где стоял изящный аппарат-стрекоза. Полет был удачным. Летчик плавно скользил на своем аэроплане и под аплодисменты многочисленной публики так же плавно сел.

— Глядя на этот полет, и у меня крылья выросли, — проговорила Алиса Ивановна Радченко.

— Да, человек становится не только царем земли, но и царем воздуха, — ответил Воровский. — Я уверен, что в нашем веке уже полетят на Луну.

— Ну, ты со своей фантазией там давно уже побывал, — возразила Воровскому Дора Моисеевна.

— Однако согласись, это ведь не одно и то же… Вот посмотри, некоторые «цари воздуха» пока еще довольствуются землей, — указал Воровский на обездоленных людей, спавших на земле у забора. — Они также мечтают о лучших временах, но им от этого не лучше. Чтобы мечта стала былью, надо действовать, бороться…

После закрытия копеечной газеты «Наше слово» Воровскому долго не удавалось выступать в одесской легальной печати. Это, конечно, не значит, что у него не было предложений сотрудничать в тех или иных буржуазных органах. Имя Орловского было уже достаточно популярно в газетном мире. Но Воровского не устраивали газеты, в которых он не имел возможности писать то, что хотел.

В это время в Одессу приехал по заданию партии большевик Сергей Васильевич Малышев. В Петербурге ему была дана явка к Воровскому и приказ «беречь Воровского» как очень нужного для партии человека.

Как-то на улице Воровский указал Малышеву на пьяного отставного капитана.

— Это Безнощенко, — шепнул Воровский.

Услышав имя, Малышев вспомнил: редактор небольшой черносотенной газеты «Черноморский портовый вестник». О нем раньше говорил Воровский и советовал с ним познакомиться.

Малышев прошел на бульвар и сел на одну скамейку с пьяным капитаном. В завязавшейся беседе Малышев сообщил, что он газетный работник и приехал в Одессу, чтобы найти какую-нибудь работу в одесских газетах.

— Ничего не выйдет, — ответил ему капитан. — Там сидят одни революционеры и жиды. Тебя, русского, не пустят, не жди. А вот у меня есть своя газета. Если хочешь, поработай.

Тут же сговорились об условиях. Вся редакция переходит в руки Малышева. Он должен заботиться о распространении газеты и нести расходы по ее изданию, получая взамен всю выручку от продажи тиража. Капитан же взял на себя только сбор объявлений и доход с них. Обе стороны остались довольны друг другом.

С большим трудом Воровский и Малышев собрали 42 рубля, чтобы выпустить первый номер газеты. Фактически ее редактором стал Воровский. Он очень осторожно вел первые номера, желая сберечь газету до выборов в Государственную думу. Но рабочие сразу поняли об изменении ее направления. И по манере изложения и по языку она была явно рассчитана на пролетариат. И трудящиеся города, в особенности рабочие порта, стали усердно читать и покупать «Черноморский портовый вестник». Настойчиво просили его у разносчиков газет, а когда те, по требованию своего начальства, бойкотировали газету, выгоняли их с территории порта. Разносчики были вынуждены тайком от своего начальства забегать в редакцию «Черноморского портового вестника» и брать там свежие номера.

Эта газета сыграла важную роль в подготовке забастовки в Одесском порту. Свыше 750 рабочих бросили работу и объявили забастовку.

Генерал-губернатор Толмачев вызвал к себе издателя Безнощенко и спросил его, почему газета изменила свое направление. Тот рассказал, что всю работу в редакции он поручил одному надежному работнику-газетчику.

— А ты знаешь, что в твоей газете революционеры? — с криком напустился на Безношенко Толмачев.

После этого капитан с горя запил и отказался иметь дело с Малышевым. Так Воровский остался вновь без литературного органа, а газета вновь сползла на черносотенные позиции.

Вскоре Воровскому и Малышеву представился случай издавать газету «Черноморец». Разрешение на ее печатание имелось у одного рабочего. Удалось выпустить только первый номер, посвященный предстоящим выборам в Государственную думу. Воровский придал номеру очень яркую революционную окраску, и газета тут же была закрыта администрацией.