Елена Прокофьева - Плевицкая. Между искусством и разведкой

А потом, по весне, уж посте половодья, пришли вести о "беспорядках" в Петербурге. Будто народ бунтует — война утомила. Винниковские мужики долго не хотели верить: и прежде войны бывали, но такого, чтобы народ — народ! — против Царя взбунтовался, — такого не бывало еще. Было, когда какие-то грамотеи Царя убили и на другого покушались. Так это давно. И не народ то был, а грамотеи! И потом — чего против него бунтовать-то, против нынешнего Царя? Тем более что ходит слух, будто жену свою, немку, Он то ли в монастырь отправил, то ли на родину, в Германию, но в любом случае развелся с ней, с постылой, и собирается жениться, по прадедовскому обычаю, на какой-то русской барышне-боярышне, как это до Петра, в старые времена, заведено было, и которая наверняка сможет родить ему здоровых сыновей. И тогда война сама собой кончится. Так что чего сейчас бунтовать-то?

Надежда знала, что Государь любит свою холодную, надменную супругу и ни за что не разведется с ней, как бы ни требовали того интересы России, — и за то еще больше гневалась на Александру Федоровну, по ее, Надеждиному, мнению, недостойную любви такого человека, но во время бесед всегда молчала: не хотелось разочаровывать мужиков. Но в бунт и она не верила. Нет, быть такого не могло, чтобы кто-то против Государя подняться осмелился: Николай Александрович — Он же ангел во плоти, да и власть царская — только ею Россия и держится. Не верила в бунт. Не верила.

Но в середине апреля, с прорвавшейся сквозь половодье и весенние бури почтой, получила несколько писем и газет и содрогнулась от прочитанного: бунт, как есть бунт! Только не народ, а, как и в прошлый раз: господа-грамотеи да с ними господа-офицеры осмелились против Государя пойти. Предатели, изменники! Надежда кипела гневом.

Первым порывом было ехать в Петербург, самой разобраться в происходящем. Удержал ее благоразумный Плевицкий: он указал Надежде на то, что Царя-то как раз в Петербурге нет. Государыня с детьми, Великие князья — те в Петербурге, а Государь — с войсками, на фронте.

Надежда, как всегда, против воли своей прислушалась к словам мужа — и осталась. Понадеялась, что, может, этот бунт — не против Него, а против нее, против опостылевшей всем царицы! А Он — Он свободен пока, и войско с Ним, и Он вернется в столицу с армией и покарает бунтовщиков.

Надежда решила выждать, посмотреть, что будет, хотя смотреть из такого далека было не очень-то удобно, потому как вести все приходили с запозданием и в искаженном виде. В начале XX века средства коммуникаций были еще несовершенны, и на одном краю громадной империи знать не знали, что там творится на другом краю; и так же в провинции знать не знали, что там происходит в столице! Столичных газет здесь не получали, а курские газеты печатали преимущественно слухи, да еще кое-что доносилось "из уст в уста". Но и то, что все-таки доходило до деревни Винниково, было весьма неутешительно.

Государь отрекается от престола от имени своего и от имени Наследника.

Государь и Государыня арестованы.

К власти приходит какое-то никому не ведомое Временное правительство.

— Что же это за правительство, кому оно нужно, если оно "временное"? — шумят мужики. Они не хотят временного правительства, они хотят постоянного.

Надежда снова — на этот раз совсем уж всерьез, не слушая уговоров Плевицкого, — собирается в путь, но новые слухи повергают ее в ужас и отчаяние.

В Петербурге голод.

Петербург захвачен немцами.

Великие князья арестованы.

Государь, Государыня и дети отправлены в ссылку: уже выехали, и конечный пункт путешествия неизвестен.

Что — правда, что — ложь?

И она опять не едет. Доезжает до Курска — и возвращается назад.

Так как-то — в волнениях, в обсуждении новых жутких слухов — прошло время до осени, а осенью — весть о новом бунте! Теперь якобы уже народ восстал — против Временного правительства. Мужики в деревне Винниково смеются: и впрямь оказалось "временное"! И говорят, что это народ за Царя вступился, что новые бунтовщики Царя хотят освободить. И Надежда слушала, радовалась и верила, всему верила! Она так и не разобралась в тонких различиях между учащимися кадетского корпуса и членами партии кадетов, и знать не знала, что это за большевики такие. И никто в Винникове не знал, и во всей округе тоже. Пройдет восемьдесят лет — и в это сложно будет поверить, потому что все и всё узнают, и масштабность события перевернет жизнь страны на все эти восемьдесят — и неизвестно сколько еще! — лет. Но тогда, в семнадцатом, случалось, что большевики "на местах", то есть в провинции, точно не знали, что там предпринимают большевики в столице, а еще чаще — местные представители революционно настроенной интеллигенции (и НЕинтеллигенции) вовсе не ассоциировали себя с большевиками и даже враждебно относились к ним, одержавшим победу в Петербурге и в Москве. Смутное было время.

Зимой Надежда переехала в Курск, почувствовав, что не в силах дальше выносить деревенскую тоску и неведение: все-таки в городе и людей больше, и пришлых больше — значит, и узнать можно обо всем подробнее и достовернее.

Эдмунд Плевицкий остался в ее доме в Винникове.

Больше они никогда не виделись.

Вскоре Курск оказался в руках большевиков, и Надежда, по-прежнему не разбиравшаяся в политике, как-то не сразу поняла, что можно быть за народ , но против царя. Нет, она не была глупой, вовсе нет, и даже наивной не была: просто она жила в своем времени, в своем понимании мира, и для нее понятия "царь" и "народ" были совершенно неразделимы. А когда разобралась, что к чему, было уже поздно — она уже попала в кровавый водоворот, уже схватило ее, закружило, понесло.

Весной и летом 1918 года она — еще в Курске — пела для бойцов Красной армии в театре Пушкинского сада.

Позже сей прискорбный факт будут приводить как доказательство ее изначальной симпатии к новой власти — но осмелюсь предположить, что это не так, и никаким доказательством эти несколько концертов служить не могут. Нет, могут, конечно, но не в этой ситуации, не с ней. Она могла какое-то время симпатизировать красным, потому что они — за народ, но к лету 1918 года даже самый наивный и несведущий человек понял бы, что они — против Царя. А с теми, кто против Царя — против Государя Николая Александровича! — Надежде Плевицкой было не по пути. Но она оказалась в безвыходном положении. Она была в руках красных, на их территории, она имела всероссийскую известность как исполнительница народных песен — Господи, да как же она могла отказаться петь для них? Отказаться — и героически умереть? Во имя чего? У девочки из деревни Винниково не было каких-то особенных высоких понятий о чести, благородстве, достоинстве, героизме. Не говоря уж о том, что ей просто жить хотелось, она любила жизнь, и выжить в любых условиях — когда неурожай, голод, мор, война — для крестьянина всегда считалось большей доблестью, чем смириться и погибнуть.