Карина Добротворская - Блокадные девочки

– Тогда время вообще медленно шло, это сейчас оно быстро бежит. Шкаф какой-то разрубить на дрова, это уже несколько часов занимало… Потом сходить за снегом. Потом где-то слышала, что мясо дают по карточкам, надо было идти, стоять в очереди часов пять или шесть.

– В театре были хоть раз?

– В Музкомедию ходила наверное в 42-м. Они играли в Пушкинском театре, но не в костюмах, а в пальто, потому что холодно было очень, темно и у всех на лацканах были эти, знаете, светлячки. В 42-м или в 43-м я была в Филармонии, народу было немного. Помню, что в первом ряду сидела тетка вот с таким кочаном капусты с довольным видом счастливой обладательницы.

– Были у вас вши?

– Вши были, конечно. Я когда привезла бабушку в морг (большой сарай на Петра Лаврова, где люди штабелями лежали, его потом снесли и морг сделали прямо в Спаса на Крови), то увидела мальчика лет десяти в черном костюмчике, у него еще вот так вот рука болталась…

Я смотрю на этого мальчика и вдруг вижу, что у него голова шевелится… Потом поняла, что это от вшей. Весной, когда я в зеркало посмотрела и увидела, что у меня физиономия гладкая, я свои косы перед этим зеркалом отрезала. Жалко было, но пришлось.

– Верили рассказам про шпионов?

– Даже не знаю. Два раза у меня украли паспорт, надо было подробные объяснения писать, потому что считалось, что паспортами могут воспользоваться шпионы. Нас посылали на военные сборы, учили разбирать и собирать пулемет, учили штыковому бою. Командовали: «К бою го-товьсь!» И надо было так встать. Командовали: «Средним коли – раз-два». До сих пор не понимаю, неужели враг ждал бы, пока я в такую позу встану и его уколю штыком?

– Доходили до вас какие-то разговоры про каннибализм?

– Не доходили. Даже когда я читала очень приглаженную «Блокадную книгу», я этого там не нашла. А вот Солсбери немного пишет про это. Я слышала, что в родильных домах последы не уничтожали, а что-то из них варили… А насчет людей нет, не слышала.

– Были какие-то мысли о любви, о мальчиках?

– Ничего не было. Никаких мыслей не было вообще до 43-го года. Только о еде.

– Месячные когда вернулись?

– Наверное в 45-м. Истощенный организм был…

– Что в блокаду казалось самым вкусным?

– Тетя Надя, которая жила в нашей квартире, эвакуировалась и с кем-то прислала нам четыре картофелины. Мы их очистили, шкурку хорошо помыли, провернули, сделали лепешки, а уж потом съели картошку. Вот эта, картошка, пожалуй, и была самой вкусной. Когда я потом в исполком пошла работать, там на завтрак после ночного дежурства давали пшенную кашу с маслом. Очень было вкусно.

– Много мечтали о еде?

– Я думала, что после войны всю жизнь буду есть гороховую кашу. Так вкусно! А зимой 41/42-го года я садилась, закрывала глаза и видела перед собой огромную миску дымящихся макарон. И ловила себя на том, что шептала с закрытыми глазами: «Макароны, макароны, макароны!» Есть сперва ужасно хотелось, а потом голод уже как-то притупился.

– Вы хлеб сразу съедали или частями?

– Хлеб пытались делить на три раза. Но когда очень захочется, съешь еще кусочек, потом еще. А вечером уже есть нечего. Ну нету и нету… Засыпали легко. И твердо знали, что надо вставать, нельзя лежать. Если лежать, то это конец. У меня была школьная подруга Тамара, мы очень дружили, мои тети ее даже с собой на дачу брали, потому что у нее мать пьянчужка была. Из 6-го класса она ушла в ремесленное училище. Однажды слышу стук в дверь, открываю – Тамара. Говорит, мне не дойти до дому, я к тебе пришла. Чаю горячего попила и легла. И все говорит, говорит, говорит. Я – ей: «Тамара, помолчи, я не могу больше, я спать хочу». А она говорит, говорит… Я задремала. А потом слышу: бух! Она упала на пол – и уже мертвая. Наутро я побежала к ее матери, сказала: Тамара у нас умерла, заберите ее, похороните.

– О чем Тамара говорила в ту ночь?

– О том, как она шла, как думала, что не дойдет, и как все-таки дошла… Не помню уже.

– Вы пытались эвакуироваться?

– Сперва вроде как не хотели, потом уже хотели – весной 42-го, но мне исполнилось шестнадцать, и сказали, что шестнадцатилетних не эвакуируют, руки и ноги нужны здесь.

– Не жалели, что вернулись в Ленинград в начале войны?

– Я думаю, что если бы мы остались в оккупации, было бы еще хуже. Все знали, что тетя преподавала немецкий, немцы бы заставили ее переводить, она бы отказалась, я знаю ее характер. Так что неизвестно, что бы с нами было. Моей подруге по институту, эстонке Гейн Нелли Карловне не дали медаль за оборону Ленинграда. Сказали, что фамилия у нее неподходящая. А она всю блокаду в Ленинграде прожила.

– Как вы устроились на работу?

– Осенью 42-го тетя, которая работала с письмами с Большой земли, устроила меня в земельный отдел. Такие отделы открылись во всех исполкомах – распределяли городскую землю под огороды, и это распределение надо было контролировать. Я ходила по разным адресам. Сначала в ЖЭК к управхозу, узнать, жив ли человек. На квартирах у домоуправов было интересно. Невероятное сочетание дешевого быта с антиквариатом. Стоит паршивенький комодик с вязаной салфеточкой, в нем какой-нибудь севрский фарфор, а рядом бумажный цветок в баночке. Весной 43-го года земельный отдел выехал в Токсово, надо было составлять сводки, отвозить их в Ленинград. Там уже было полегче, сажали какие-то овощишки – капусту, морковку, очень эффектный овощ турнепс. Я потом и не видела никогда такой… Но вкусный очень. Чего мы только с ним не делали – и тушили, и варили. Наелись этими овощами, животы вот такие отрастили. У нас на практике была девочка, которая училась с Институте прикладной зоологии и фитопатологии. И она меня совратила туда поступать. Так что с сентября 43-го года я уже училась, а в январе прорвали блокаду. Потом мы от нашего института ходили в госпиталь, ухаживали за ранеными. А потом смотришь, уже и война кончилась.

– Вы помните, как немцев в январе 46-го вешали на площади Калинина?

– Я туда не ходила. Но многие ходили и потом рассказывали. Троих казнили. Вроде один, молоденький, очень плакал. Мне говорили: «Пошли, посмотрим», но я не люблю это…

– Что люди про эту публичную казнь говорили?

– «Так им и надо»! Вешали на площади – ну и что! А они нас? Пусть отвечают за то, что сделали. Заработали – получайте. Когда по Москве вели пленных немцев, за ними потом машинами грязь смывали… Хотели войти в Москву – пожалуйста. Я сама не люблю смотреть на такие вещи, но я до сих пор считаю, что, если фашисты вешали и издевались над ни в чем неповинными людьми, почему их надо было жалеть? Это сейчас можно рассуждать – правильно, неправильно, надо, не надо. А тогда… Скольких лишили жизни. А маленьких?

– Вы в семье о блокаде говорили?

– С сыном блокаду никогда не обсуждала, мне тяжело об этом говорить. И с подругами никогда не вспоминали. Никто не хотел, никто…