Родион Малиновский - Солдаты России

Утром доложили капитану Мачеку, что наводчик пулемета первого взвода Степан Мягков выстрелом из пулемета покончил жизнь самоубийством. Хороший, скромный, тихий солдат и вдруг — на тебе, застрелился, да не как-нибудь, а из пулемета: установил пулемет, постелил себе одеяло, уселся под дулом, прислонился виском к дулу и нажал палкой на спусковой крючок. Так и застали его лежащим на одеяле с вывороченными мозгами. И никакой записки. Что толкнуло его на этот поступок? Товарищи говорят, что последние дни Мягков был очень молчалив и задумчив, два дня чистил пулемет, все тщательно протер ветошью, накануне вечером только и сказал: «Разве вырвешься из этой проклятой Франции, уже Волга скоро тронется, а тут все сиди». Надел чистое белье, видимо, чтобы лучше представиться богу, и наутро прогремел выстрел...

Случай этот тяжело отозвался в душе каждого пулеметчика. Одни одобряли, другие осуждали поступок Мягкова, но все очень жалели, что не стало хорошего солдата-волгаря: он привлекал к себе товарищей душевной чистотой, да и внешне всегда был такой аккуратный, свежий — щеки розовые, глаза приветливые, с небольшой грустинкой.

Похороны Степана Мягкова превратились в своего рода демонстрацию. Командование хотело хоронить Мягкова по-христиански, со священником и отпеванием. Пулеметчики настояли на своем и организовали похороны по гражданскому обычаю, накрыв гроб красным полотнищем и венком из ели. Над процессией плыли слова революционной песни: «Вы жертвою пали в борьбе роковой...» Все были такого мнения, что обстановка безысходности и безнадежности послужила причиной этого трагического случая, что дальше так продолжаться не может и что нужно действовать.

Была послана делегация в Париж, чтобы в русском посольстве требовать отправления на родину. Делегация вернулась ни с чем; принимал ее граф Игнатьев, и ничего она добиться не смогла. Обещаний даже никаких не получила. Но зато пошли упорные слухи, что желающих будут отправлять в Россию, на юг, к Деникину для борьбы с большевиками. Эти слухи вызвали еще большее брожение умов, разгорались страсти. Начальство сочло, что будет спокойнее, если русские сдадут оружие. Вскоре последовал соответствующий приказ. Так как оружие действительно теперь было ни к чему, драться никто ни с кем не собирался, его спокойно сдали, и оно было отправлено на склады лагеря Майи.

Время тянулось томительно медленно. Занимались кто чем мог. Ванюша и Степаненко раздобыли шахматы и по целым дням сражались в них, причем долгое время играли с неправильной расстановкой фигур: кони и слоны стояли не на своих местах. И когда Тюхтин-Яворский подсказал противникам, как расставлять фигуры, им пришлось одолевать игру почти сначала.

Тюхтин-Яворский был сильным шахматистом. Он легко играл вслепую, то есть не глядя на доску. Офицеры часто приглашали его к себе в столовую, превращенную в офицерское собрание, где он демонстрировал свое искусство. Его усаживали в отдельную комнату, даже завязывали платком глаза — и начиналась игра. Обычно против Тюхтина-Яворского играли все мало-мальски соображающие в шахматах, а он диктовал им ответы на каждый ход и легко их обыгрывал, объявляя мат за матом.

У пулеметчиков тоже началась шахматная лихорадка. Тут главными «мастерами» оказались Ванюша и Степаненко. Во всех случаях разногласий обращались за разъяснениями к Тюхтину-Яворскому, он был непререкаемым авторитетом. Да и как же ему не быть авторитетом, если в газете «Русское слово» было напечатано, что во время сеанса шахматной игры на двадцати досках в английском клубе в Москве экс-чемпион мира Ласкер выиграл восемнадцать партий, а две проиграл, причем обе гимназисту Тюхтину-Яворскому, шахматисту первой категории. Эту вырезку из газеты Тюхтин-Яворскпй берег и иногда, перебирая свои документы, показывал товарищам.

К этому времени в одном из бараков на западной окраине Плёра организовалось нечто вроде шахматного клуба, которым руководил Тюхтин-Яворский. Однажды он дал Ванюше и Степаненко трехходовую задачу из старого французского журнала и сказал при этом:

— Решать задачи тоже очень полезно.

Недели две бились друзья над задачей, а решить не могли.

— Наверное, опечатка или неточность какая-нибудь, — решил Ванюша. С ним сразу же согласился Степаненко.

Пошли за разъяснениями к Тюхтину-Яворскому в клуб.

— Расставьте фигуры, — сказал он.

Ванюша быстро расставил. Тюхтин-Яворский внимательно всмотрелся в расположение фигур, сосредоточенно подумал минуты три-четыре и ответил:

— Задача построена правильно и действительно решается в три хода.

Сконфуженные шахматисты молча вернулись в свой коровник и опять засели за доску. Дня через два опять пришли к Тюхтину-Яворскому с повинной: не можем, мол, решить, помогите. А сами сгорали от нетерпения узнать, как же решается эта задача.

— Вы очень разочаруетесь, если я вам покажу решение и будете злиться на самих себя за недогадливость, — ответил он с улыбкой. — Подумайте внимательно еще вечерок, может быть, все же догадаетесь, в чем там дело.

Но опять у Ванюши и Степаненко ничего не вышло. Когда Тюхтин-Яворский показал им решение, они действительно ругали себя на чем свет стоит. Ведь все, оказывается, так просто!

Унылую жизнь русских солдат в Плёре нарушил пришедший наконец приказ о награждении Виктора Дмитриевского орденом Почетного Легиона. Но этого ожидали и не удивились приказу. Самое интересное было другое: Дмитриевский производился в подполковники медицинской службы. Вот это была новость!

Начальство своевременно побеспокоилось и приготовило Дмитриевскому офицерскую форму. Он назначался старшим батальонным врачом. Второй взвод пулеметной роты ликовал: все же теперь будет в батальонной санитарной части своя рука.

Около десятка унтер-офицеров и солдат, в том числе и Гринько, получили военные медали. Но это событие мало кого взволновало. Люди во взводе были уже не те, что обсуждали когда-то после боя, кого и чем наградить. Да и у Ванюши пропал всякий интерес к награде...

Все вечера он проводил наедине с Ликаниным. Они уходили далеко по дороге на Мариньи, за мельницу, и все говорили, говорили о России. Чаще всего речь шла о тяжелых боях Рабоче-Крестьянской Красной Армии с интервентами и белогвардейцами на севере, под Петроградом, на западе, на юге, на востоке.

— Молодая наша армия бьется с врагом, а мы здесь сидим и в ус не дуем.

Никак не могли друзья найти выход из создавшегося положения и все ломали головы: как же вырваться в Россию? Так они доходили до самой горки, откуда были видны огни маленького и большого Мариньи, там поворачивали назад и возвращались обратно, заверяя друг друга в большой мужской дружбе...