Борис Могилевский - Артем

Ни одному из пароходов, уходившему в дальнее плавание, кочегары не требовались. Проезд в Шанхай в самом низшем классе стоил 30 иен. Пришлось Артему отдать и эти деньги. Осталось у него после расходов в Нагасаки всего лишь 5 иен. Это означало, что надо снова приготовиться к полуголодному существованию, перейти на знакомые сухари и воду.

Пароход шел из Нагасаки в Шанхай. Где-то внизу, на общей палубе третьего класса, среди китайских бедняков находился Артем.

Шанхай — один из крупнейших промышленных центров Китая. Город с населением в несколько миллионов жителей. Город кричащего богатства и безысходной нищеты. В Шанхае той поры, когда туда прибыл Артем, было собственно два города: сеттльмент — город для европейцев, с огромными благоустроенными домами, роскошными магазинами, с широкими чистыми улицами, со своим Бродвеем, и настоящий, китайский Шанхай, где жили хозяева города — китайцы: бесчисленные кварталы одноэтажных домов — трущобы в самом худшем смысле этого слова. Но и это еще не весь Шанхай: на большой реке стояли десятки тысяч джонок — в этом городе на воде рождались, проходили мучительно тяжкий жизненный путь и умирали многие поколения китайцев.

Артем нашел меблированную комнату, уплатив за неделю вперед все оставшиеся у него деньги. «Крыша над головой есть, остальное приложится — голодной смертью не умру», — думал он, медленно прохаживаясь по Бродвею, останавливаясь возле шикарных витрин английского магазина. Карманный словарик английского языка (подарок Екатерины Феликсовны) всегда с ним, и Артем не упускает случая попрактиковаться. Но чей-то робкий голос отвлекает его:

— Вы русский?

Артем не спешит вступить в беседу с незнакомцем. Он ощупывает его своими проницательными глазами. Потом, придя к какому-то выводу относительно этого оборванного, видимо, безработного соотечественника, отвечает на вопрос:

— Да, я русский. Только что приехал в Шанхай.

Из завязавшейся беседы выяснилось, что незнакомец также бежал из ссылки и в результате долгих странствий очутился в Шанхае.

— Где вы живете? — спросил безработного земляка Артем.

— Эту ночь провел в китайской шлюпке…

Артем предложил Владимиру Наседкину, так звали безработного, переночевать в его комнате.

Наседкин спросил Артема, не хочет ли он пройтись немного по Бродвею:

— Здесь неподалеку разместилась русская булочная, там уже работают двое русских парней, быть может, повезет пристроиться еще кому-нибудь.

Пришли по указанному Наседкиным адресу. Хозяина на месте не оказалось, зато удалось побеседовать с обоими русскими рабочими. Люди здесь были нужны, а это главное. Вскоре появился хозяин пекарни. Артем без всяких церемоний предложил свои и Наседкина услуги. Готовы делать любую работу. Работы в самой пекарне не оказалось, но хозяин, не очень уверенный в согласии двух русских, предложил им развозить по городу хлеб.

— Вы подумайте хорошо над моим предложением: заработок эта работа принесет вам очень небольшой, но тут есть еще, как бы вам сказать, этическая сторона дела. Развозка грузов в Китае — это дело кули, людей, находящихся на самом дне жизни. Европейцы в Шанхае не согласятся выполнять такую работу даже под страхом голодной смерти. Но вы русские, и работу сейчас в Шанхае достать едва ли вам удастся. С ответом я не тороплю. Мне совершенно безразлично, кто будет возить хлеб, китайцы или русские. Плата от этого не изменится.

Артем, прищурив глаза и еле заметно улыбаясь, слушал речь хозяина, его, «так сказать, моральные соображения о труде европейцев и китайцев». Но вдруг улыбка исчезла с его лица, глаза его стали жесткими, он грубо оборвал хозяина и сказал:

— Я согласен на развозку хлеба, не знаю, устроит ли это моего товарища. А насчет чести европейца и прочего не беспокойтесь. Никакой труд не способен обесчестить человека. Когда можно начинать работу?..

Напившись вволю чаю с сухим хлебом, двое старых рабочих и двое вновь нанятых отправились гулять в ботанический сад. Веселее и бодрее всех был Артем. Один из булочников, человек неимоверной физической силы, был одновременно человеком мрачным, угрюмым. Но веселость нового рабочего, назвавшегося Андреевым, а также его незаурядные физические данные сделали нелюдимого пекаря общительным. Он рассказал о своих приключениях, когда ему однажды пришлось пропутешествовать зайцем в трюме английского парохода на Филиппинские острова. Там он был обнаружен и на казенном содержании отправлен обратно в Шанхай.

Артем принял живое участие в этом обмене воспоминаниями. Он много рассказывал о своей жизни юношей в Париже, где ему довелось на время стать заведующим русской студенческой столовой.

— Однажды к нам в Париж приехал студент, исключенный из Томского университета. Детина рослый, как вот ты, Щербаков, — Артем указал рукой на мрачного пекаря, — у этого «ребенка», помню, была огромная рыжая шевелюра. В первый же день своего приезда в Париж он заблудился и никак не мог найти своей квартиры в Латинском квартале. Французского языка он, как и многие его соотечественники, не знал. Приведенный в отчаяние бесполезными попытками найти дорогу домой, обессиленный, он начал останавливать на улице прохожих, пытался жестами расспросить, куда ему идти. Толпа любопытных парижан вокруг рыжего студента росла с угрожающей быстротой. Но оттого, что число зевак увеличивалось, дело не продвинулось ни на шаг. Видя, что его по-прежнему не понимают, студент растрепал свои и так не очень покорные волосы, стал на четвереньки и начал бросаться на окружающих, издавая звуки, похожие на рычание льва. Парижане хохотали до слез, представление это достигло цели: всем стало ясно, что студент-иностранец живет неподалеку от Львиных ворот, куда его благополучно и доставили.

Артем рассказывал эту историю с такой живостью и при этом сам так заразительно хохотал, что угнетенное и безрадостное настроение прошедшего дня рассеялось, как дым.

В своих скитаниях по свету Артем, как и прежде, в тюрьме и ссылке, всегда находил час-другой, чтобы рассказать друзьям о своем житье-бытье.

«Простите, что так долго не писал, — начинает Артем свое послание Екатерине Феликсовне Мечниковой. — Очень часто мне хотелось написать Вам… Но постоянно встречались обстоятельства, которые мешали мне сделать это. Мы спим не на розах. Пробраться в Европу мне до сих пор не удается. Точно так же и в Америку или Австралию… Я застрял в Шанхае и жду не дождусь благоприятного случая, который бы позволил мне выбраться отсюда. Но, пока ждать-подождать, надо и делом заниматься. Жить на чужой счет я не могу… Я… кули. Никакой труд мне не страшен. Пусть англичане лицемерно отворачивались, когда я тащил тележку с хлебом по городу. Это меня нисколько не трогало… Одна англичанка… кричала на грязного усталого развозчика, что он привозит ей хлеб слишком поздно, в 8 часов, а не в 7½ часов (я выезжал в 4 часа утра). Я на другое утро привез ей хлеб в 5 часов. Все еще спали, и я прибил к ее дверям записку, в которой по-английски написал, что она напрасно затрудняет меня, заставляя рано приезжать. Она удивилась требовательности кули… Только среди проходимцев всех стран, а только они и представляют европейцев на Дальнем Востоке, возможны такие нравы. Они презирают труд, как презреннейшее из занятий. Они поддерживают легенду о нациях, которые родятся с седлами на спинах, и нациях, которые родятся со шпорами на сапогах. Жалкая кучка европейцев насильно втискивает новые формы общественных отношений в огромную страну и думает, что их роль они могут разыгрывать столетия…»