Василий Катанян - Лиля Брик. Жизнь

Смутно.

Я-то ее помню хорошо. Она была из деревни, но очень быстро цивилизовалась, заразилась Семиным снобизмом, была умница, симпатичная, очень хорошенькая и даже элегантная. Страстно хотела ребенка и умерла от родов. А Вова, их сын, вырос толковым парнем, занимается наукой. Доктор наук.

Вскоре пришла девочка и пролепетала, что дедушка велел идти ужинать, в том числе и всем нам. Мы не пошли, а Утесов с Лилей Юрьевной прощались так, будто они опять не увидятся в ближайшие сто лет. Что, в сущности, и произошло.

Там же, на Николиной горе, Лиля Юрьевна очень весело общалась со всеми Михалковыми, они жили напротив, и Сергей Владимирович заходил к ним чуть не каждый день, он был замечательный рассказчик. По вечерам часто пили чай с Капицами. К Асеевым ходили редко. Однажды О. Л. Книппер-Чехова пригласила Лилю Юрьевну на пятичасовой чай. Она уже почти ничего не видела, но была красиво причесана, с маникюром, в стеганой китайской пестрой куртке. Пили чай из самовара, ЛЮ принесла трюфели. Книппер ругала нынешний МХАТ, говорила, что он изжил себя, что театры умирают, как люди.

Ну, я не хотела бы умереть, как МХАТ, такая скука, — заметила ЛЮ.

Нет, МХАТ надо закрыть, в его помещении открыть другой театр, с другими принципами, другой манерой и репертуаром, другой режиссурой. Актеров можно оставить прежних, но не всех, не всех. Ведь есть гениальные, а есть…

И она махнула рукой. Чем все это кончилось, мы видим.

Из календаря от 2 декабря 1963 года: «В 4 часа заедет с письмом от Эльзы Константин Симонов».

С Константином Симоновым у Лили Брик на протяжении тридцати с лишним лет отношения были полярные. Как молодого поэта она его не ценила, он не был в когорте Глазкова — Кульчицкого, и ей, видимо, не импонировала эта громкая литературная его любовь к Валентине Серовой, и, наверно, где-то подсознательно она ревновала к тому, что вот снова поэт и муза, повсюду о ней его стихи… Вроде бы история повторяется, много шума и славы вокруг, но не вокруг нее. Похоже, что было так. И сами стихи — по стилю, образности, поэтике — были не ее вкуса. Ей нравилась в то время другая поэзия — Кульчицкий, Кирсанов, Глазков, Слуцкий…

Домами они не встречались, виделись то у Кирсанова, то на банкетах по поводу Арагона и Эльзы или на литературных вечерах… Однажды она сказала, году в пятидесятом:

Как я могла так неосторожно отозваться о его стихах, когда он был на вершине писательской власти!

Как именно?

Когда меня на банкете в «Арагви» посадили с ним рядом, я ему негромко сказала: «Зачем вы печатаете эти стихи? Неужели считаете их хорошими?» Что-то в этом роде. Сказать такое поэту! Это было очень неосторожно, интуиция мне изменила. И мы нажили в его лице опасного врага.

Константин Михайлович в те годы занимал руководящие литературные посты — в Союзе писателей, в «Литературной газете», в «Новом мире». Он никогда не вел антимаяковской политики, но поскольку был фигурой сложной, то занимал позицию официозную — Маяковский — поэт революции! И только. Никакого футуризма! А эта позиция не устраивала Лилю Юрьевну и Василия Абгаровича. Отношения были натянуто-неприязненные.

Но в конце пятидесятых они как бы познакомились заново, словно впервые увидели друг друга. Изменилось время, изменились в какой-то степени они и их взгляды. Симонов ушел от Серовой; Лариса Жадова по-другому смотрела на левое искусство и была симпатична Лиле Юрьевне. Она говорила, что Лариса сильно повлияла на Симонова, сделала его мягче, человечнее, «левее». Что после «ссылки» в Узбекистан он сильно изменился в лучшую сторону. С Эльзой Триоле он в это время работал над сценарием фильма «Нормандия — Неман». Но не только это явилось причиной сближения. Когда они лучше узнали друг друга, они подружились домами. И последние лет двадцать это была самая настоящая дружба — верная и искренняя. Им было интересно общаться, переписываться, разговаривать — о войне, о Франции, о жизни, об искусстве, о Маяковском… ЛЮ рассказывала о нем вещи очень личные, которые Симонов не мог узнать ни от кого, кроме как от нее. Много говорила о Брике — таком, каким она его считала. Она снимала христоматий- ный глянец с личности Маяковского, рассказывала много интересного о друзьях и врагах поэта, об Арагоне и Эльзе — «со своей колокольни». («Зачем же мне спускаться со своей и залезать на чужую?» — сказала она однажды.)

Летом 1978 года, когда не стало Лили Юрьевны, в разговоре с Константином Михайловичем я сказал, что вот, мол, какие две потери для вас в один год — Роман Кармен и Лиля Юрьевна. С Карменом они дружили и много раз работали. Симонов, помолчав, ответил: «Нет, Кармен, конечно, это тяжело. Но уход Лили Юрьевны — потеря для меня незаменимая. Она была самым большим моим другом».

И я уверен, что развеять свой прах он решил под влиянием Лили Юрьевны. Вскоре после ее похорон он слег в больницу и, безнадежно больной, звонил Василию Абгаровичу и расспрашивал, как это было, кто выполнил ее волю. Потом долго молчал. Вскоре его не стало.

Но пока — шестидесятые годы. Константин Михайлович дарит ей свою военную прозу, романы, публицистику. Она с интересом их читает, о чем говорит или же пишет ему в Среднюю Азию — там он жил одно время в хрущевской опале. Симонов внимательно прислушивался к ее мнению или замечаниям, если таковые были. Об этом — в их письмах, которые лежат в архивах РГАЛИ.

«Дорогая Лили Юрьевна! — писал Симонов 15.1.1960 года. — Спасибо, что написали про роман! Рад, что конец показался Вам не хуже начала. Этого я больше всего боялся в последние месяцы работы, уже устав и потеряв свежесть взгляда на то, что делал.

Я очень рад, что книга эта — Вам по душе. Для меня хороши она или худа, — но это самая душевно важная работа из всего, что я делал за последние 15 лет.

Жизнь наша идет хорошо, и я бы сказал даже — прекрасно, — если бы не «дамоклов меч» в виде «Нормандия — Неман». Сегодня ночью два раза звонили-теребили, что-то рассказывали и объясняли, а в общем, все это угрожает мне еще одной поездкой в Москву. А ехать смерть как не хочется — хочется тут посидеть, оглядеться, сесть за новую работу.

В общем, хожу злой по этому поводу, и наоборот — добрый по всем остальным.

Если буду в Москве — буду звонить Вам!

Большой привет Василию Абгаровичу.

Лариса, наверно, напишет отдельно, она сидит и диктует сейчас разные свои мексиканские мысли.

Крепко жму Вашу руку. Ваш Константин Симонов.

Ташкент».

Зная, как ЛЮ любит прикладное искусство Средней Азии, он прислал ей шесть покрывал с узбекской набойкой, которые она повесила у себя на даче как занавески. И очень их любила.