Нонна Голикова - Любовь Орлова

Ночью ей стало плохо, вызвали «неотложку», и Любовь Петровну отвезли в больницу в Кунцево. Утром она позвонила моей маме, очень взволнованная, и сказала, что её лицо резко пожелтело, поэтому необходимо срочно купить губную помаду другого цвета, который бы не так подчёркивал изменения в лице. Ещё она попросила взять из дома и привезти в больницу несколько кофточек тех тонов, которые нейтрализовали бы непривычный цвет кожи. Затем она потребовала, чтобы в её отдельной палате был установлен балетный станок, у которого она занималась всю жизнь ежедневно не менее сорока минут. Последнее время она не раз жаловалась мне: «Так всё болит, что плачу, а всё равно занимаюсь — надо!»

Она ещё не знала, что так внезапно пожелтела из-за того, что это был рак поджелудочной железы. О диагнозе ей не говорили. Операция была назначена очень быстро. Хирурги, увидев реальную картину болезни, просто снова зашили разрез, а больной показали и даже подарили несколько маленьких камешков, которые якобы вырезали из жёлчного пузыря. Серые эти камушки Любочка часто показывала тем, кто её навещал. «Представляете, сколько во мне было мусора», — говорила она.

Так начался последний год их жизни и их любви. Что стоило им сознание скорой и вечной разлуки — знают только они. То, что Любовь Петровна догадывалась о своём диагнозе, мне было известно. Однажды она, вдруг резко изменив течение беседы, сказала: «Все думают, что я совсем дура и не знаю, что со мной. А я — знаю!» И увидев моё растерянное лицо, тоже очень резко заговорила о другом, пощадив меня со свойственной ей деликатностью.

Она умела уважать и беречь чувства других. Особенно это касалось, разумеется, Григория Васильевича. Он звонил и приезжал к ней в Кунцево почти каждый день. Она конечно же тоже звонила ему ежедневно и всё волновалась, надевает ли он тёплую шапку, отправляясь на прогулку в заснеженном зимнем Внукове. Ей очень не хотелось его пугать и волновать, поэтому она не сообщала ему о дне операции. В тот день она утром сама позвонила ему и сказала, что будет долго гулять, а потом — много процедур, и поэтому она сама позвонит ему, когда вернётся в палату. Всем врачам и дежурившим у телефонов медсестрам было строго-настрого наказано: если позвонит Александров, сказать, что Орлова ушла гулять. Пусть он всё узнает, когда уже минует операция, пусть будет ограждён от переживаний.

А Григорий Васильевич действительно гулял. «Сам не знаю, почему я вдруг решил пойти домой и позвонить в больницу. Ведь Любочка сказала мне, что её в палате не будет, что она уйдёт в парк. Но мне почему-то вдруг так захотелось ей дозвониться», — рассказывал мне потом Григорий Васильевич. И надо же было случиться такому, что трубку взяла та единственная и случайная сестра, которую не успели предупредить! «Орлова на операции», — услышал он и почувствовал, как ухнуло в пропасть его сердце… Нет, как ни оберегали они друг друга, даже от самих себя, невидимая и неразрывная связь всё равно оставалась, объединяла, прочно держала их сердца в едином ритме и чувстве. И он всем своим существом всё равно был рядом с ней в её последних испытаниях судьбы.

После операции врачи вызвали его и мою маму и сообщили страшный диагноз. Когда они оба, потрясённые, вышли из врачебного кабинета, он сказал: «Хорошо, что она первая…» Мама была глубоко шокирована и долго кипела в Гришин адрес. «Ты не права, — сказала я. — Успокойся. Он просто очень хорошо знает Любу, и он сказал правду». Она действительно просто не представляла себе жизни без этого человека, не хотела представлять и не стала бы жить без него…

Но пока они были вместе. Частые визиты его к ней в больницу, взаимные звонки по телефону. Её звонки моей маме были примерно одного и того же содержания: для Гриши надо сделать и то, и это… В последнюю встречу, в разговоре с Нонной Сергеевной за два дня до смерти, Любовь Петровна попросила купить Грише чёрные носки…

Но это потом. А пока она играла свою последнюю трагическую роль — роль обречённого человека, делающего вид, что он здоров. Просто она в санатории. Временно. Это просто передышка перед очередным, новым этапом жизни и творчества. Тема болезни была решительно исключена из разговоров с кем бы то ни было. Любовь Петровна продолжала переговоры с Дунаевым и поиски пьесы. Я привозила ей десятки томов, мы изучили чуть ли не весь мировой репертуар. Как ни странно, она остановила свой выбор на никому не известной пьесе Аурела Баранги «Травести». Две-три комедии этого румынского драматурга тогда, в конце 1960-х — начале 1970-х годов довольно успешно шли на русской сцене. Эта же комедия была только что переведена, издана Всесоюзным управлением охраны авторских прав. Название пьесы — «Травести» — можно было объяснить только неточностью перевода. Судя по содержанию комедии, она должна была бы называться скорее «Маска». Это была комедия с глубокой лирической темой. Героиня — хозяйка театра и его ведущая актриса в уже немолодом возрасте, но ещё полная жизни и готовая к новым и ярким чувствам. Роль, что называется, бенефисная, дающая возможность актрисе блеснуть в превращениях, переодеваниях и эффектных эмоциональных контрастах. Любовь Петровна много размышляла и фантазировала по поводу будущего спектакля, которому так и не суждено было осуществиться.

Ещё до болезни, ещё не выбрав конкретной пьесы, Любовь Петровна уже была озабочена тем, с кем бы она могла играть свой будущий спектакль, кто мог бы стать её партнёрами. Она ходила по театрам, смотрела спектакли, попросила подключиться и меня. Я тогда работала в Театре имени А.С. Пушкина, и в нашей труппе блистал Константин Григорьев. Зрители знали его по многим фильмам, а театральная публика буквально влюблялась в его персонажей, особенно в романтического злодея Франца Моора из «Разбойников» Шиллера. Ему было около сорока, он был хорош собой и совершенно бешеного актёрского темперамента. Я решила показать его Любови Петровне, и она пришла на спектакль по пьесе-детективу Пристли «Второй выстрел». Узнав, что в театре сама Любовь Орлова, актёры разволновались. Приход коллеги-звезды стал целым событием. Художественный руководитель театра народный артист СССР Борис Толмазов — сам прекрасный артист — лично встретил Любовь Петровну и попросил её после спектакля прийти к нему в кабинет, чтобы артисты имели возможность с ней встретиться и побеседовать. Но после спектакля она сначала пошла за кулисы. Она всегда чтила лучшие традиции этики, в том числе и профессиональной. Ей очень понравились Константин Григорьев и совсем тогда молоденькая Вера Алентова, и она считала просто невозможным не сказать им об этом.

Артисты навсегда запомнили эту встречу, одобрение такого мастера было для них очень важно. Григорьев потом говорил мне, что появление Орловой в кабинете Толмазова стало настоящим маленьким красивым спектаклем. Она не приходила, пока не собрались все. Когда Орлова наконец появилась в дверях, Борис Никитич включил яркий свет в своём кабинете — и раздались аплодисменты. Артисты приветствовали всеобщего кумира и любимицу. Она была приветлива, ласково кокетничала с Костей, изящно шутила, мило болтала с коллегами. Одета была подчёркнуто скромно: в коричневое шерстяное платье — юбка в складку, отложной воротничок. Это платье она шила в ателье дипкорпуса, которое располагалось в подвальном этаже универмага «Москвичка» на Новом Арбате. Когда мы приходили туда на примерку, все мастера бросались к Орловой, наперебой стараясь сделать ей что-нибудь приятное. Любовь Петровна умела располагать к себе людей.