Джон Эш - Византийское путешествие

Мечеть Аладдина стоит на гребне овального холма, некогда представлявшего собой крепость Конью и древнюю насыпь, на которой располагалось поселение. Ниже ее, по ту сторону оживленной дороги, находится медресе Каратай. Вот где разочарование уступает место восторгу! Мраморный портал дает представление о сельджукском эклектическом стиле в его самой роскошной и изощренной разновидности. Центральные двери ограничивают прижатые к ним спиралевидные колонны со стилизованными коринфскими капителями, приводящими на ум поздние римские и византийские образцы. Эти колонны, в свою очередь, соседствуют с панелями, покрытыми геометрическим орнаментом, который не был бы лишним на фасаде фригийского храма. Над дверью расположена ниша, выполненная в сдержанном варианте стиля «мукарнас» – множество миниатюрных ниш с растительными мотивами, обрамленных слабо намеченной аркой. Верхняя часть портала представлена тремя затейливо исполненными рельефами, прочее пространство занимает великолепный резной узор из переплетений белого и серо-голубого мрамора. Простое перечисление подробностей вряд ли способно передать совершенство портала медресе и впечатление от его орнаментальной роскоши. Честно говоря, трудно найти другой пример более яркого сочетания столь далеких друг от друга частей. Здесь соединилось, казалось бы, несоединимое – исконные центральноазиатские и анатолийские мотивы с самыми изощренными способами выражения персидского, арабского, армянского и византийского стилей.

Открывая вход в медресе, портал оказывается в буквальном смысле слова дверью «просвещения». «Медресе» обычно переводят как «школа Корана», но такое толкование слишком узкое для этого уникального учреждения, где помимо Корана изучали философию, медицину, математику и астрономию. И если сам институт медресе не является изобретением сельджуков, то именно они довели это учебное заведение, включая и его архитектурную форму, до совершенства.

Внутреннее убранство медресе Каратай – один из самых замечательных образцов дошедших до нас памятников исламского искусства. Оно свидетельствует о том, что сельджуки видели в поэзии незаменимую помощницу учения. Посетитель входит в здание чуть сбоку, через купольную прихожую в одном из углов строения, что подготавливает его к торжественному виду центрального пространства, состоящего из огромного квадратного зала с фонтаном, покрытого куполом в двенадцать метров диаметром. В дальней стороне зала, за фонтаном, расположен айван – сводчатое, открытое с одной стороны помещение, восходящее к двухтысячелетней давности дворцам парфянских царей. Но главное чудо этого места – фаянсовые изразцы, устилающие купол, айван и верхние части стен. Паруса, поддерживающие купол как раскрытые веера, нефритового, белого и черного цветов; поверхность купола покрыта переливами бледно-бирюзовых сплетений, которые перемежаются протуберанцами, напоминающими солнечное сияние или цветок хризантемы. И кажется, что это убранство призвано быть зеркальным отражением безмятежного течения всевозможных оттенков умозрения.

В медресе Каратай сейчас находится Музей керамики города Конья, и хотя сам по себе музей этот очень хорош, никто не покидает его, не взглянув на выставленные в боковой комнате археологические находки из дворца Кубадабад. На стене висит план реконструкции дворца, свидетельствующий о том, что задуман он был в чисто персидских традициях. На протяжении всей истории сельджукского султаната персидская культура играла в нем колоссальную роль, а фарси был языком политической элиты и литературы.

Поражают скромные размеры дворца. Акцент сделан, скорее, на уюте и возможности получить наслаждение, чем на подавляющей зрителя демонстрации власти. Посреди Кубадабада находился небольшой дворик, в который открывался айван. За айваном, служившим, несомненно, залом для приемов, находились личные покои султана и его близких, а дальше шла широкая терраса с глядящим на озеро павильоном. Идеальное убежище от испепеляющего жара анатолийской равнины, но подлинное сокровище этого дворца – его изразцовое убранство.

Изразцы из Кубадабада, имеющие форму звезд, – выдающиеся образцы сельджукского фигуративного искусства. Животные, особенно скачущие и кричащие ослы, изображены с чарующей натуралистической экспрессией, но более всего впечатляют человеческие фигуры. Ко времени строительства Кубадабада (около 1220 года) турки жили в Анатолии почти полтора столетия и успели основательно перемешаться с византийским населением. Султаны брали себе в жены христианок, хотя расписывавшие изразцы художники оставались верны идеалам красоты Центральной Азии и изображали мужчин и женщин с широкими лицами, высокими скулами и узкими глазами. Эта затянувшаяся верность доисламским традициям способна объяснить сельджукское приятие фигуративного искусства, которое одной лишь керамикой не ограничивалось. Арабский путешественник Аль-Харави упоминает о существовании в садах Коньи в XII веке мраморных статуй мужчин и женщин. Ни одна из них не дошла до наших дней, но можно представить себе, как они выглядели, взглянув на хранящиеся ныне в медресе Индже Минаре рельефы, особенно на огромную крылатую фигуру, некогда стоявшую над городскими воротами. Голову ее украшает корона, крылья расправлены, каждое перо изображено в деталях, а колени согнуты, словно она в своих развевающихся одеждах бежит по воздуху.

Все это, безусловно, противоречит строгим законам ислама, но Аладдин Кейкубат I, при котором и создавался Кубадабад, был широко мыслящим человеком. Он проявлял стойкий интерес к искусству и науке и был одним из величайших строителей Средневековья. Порой кажется, что в центральной Анатолии нет места, где не стояло бы мечети, медресе или караван-сарая, возведенных Аладдином Кейкубатом. Его царство простиралось от Черного до Средиземного моря, а на востоке – до озера Ван. Строительство дорог, мостов и караван-сараев обеспечивало развитие торговли и экономики в целом, а благотворительность султана проникала во все уголки государства. Однако теперь мы понимаем, что эти процветание и мир не могли длиться вечно.

К 1230 году нашествие монголов длилось уже десять лет. Они разорили южную часть Руси, разгромили Грузинское царство и обширную империю Хорезмшахов – восточных соседей сельджуков. В известном смысле монгольское нашествие проходило по образцу турецкого. Кочевые народы Центральной Азии внезапно сплачивались в единый непобедимый военный механизм и вставали на путь завоеваний. Впрочем, по сравнению с монголами турок можно считать образцом терпимости и добропорядочности. В 1222 году, например, монгольская армия на протяжении недели занималась уничтожением коренного населения Герата, исчислявшегося сотнями тысяч человек. В предшествующие годы та же судьба постигла великие города Мерв и Нишапур. В Мерве уцелели лишь четыре сотни ремесленников.