Джон Эш - Византийское путешествие

Примерно в то время, когда начались строительные работы в Алахане, после продолжительной и мучительной агонии наступил конец Западной Римской империи. 4 сентября 476 года в Равенне предводитель наемников-германцев Одоакр вынудил мальчика-императора Ромула Августа отречься от престола. Мир не затрепетал, и последний император, молодость, красота и отчаяние которого тронули сердце нового повелителя Италии, был отпущен в Кампанию, где у него жили родственники и имелся уютный загородный дом.

Десятилетиями Западная империя была во многом фикцией, а ее императоры – марионетками в руках германских военачальников, так что на это событие вряд ли обратили внимание в горах Исаврии, хотя отречение Ромула Августа знаменовало важную веху в процессе превращения поздней Римской империи в Византийскую империю.

Одоакр отослал регалии западных императоров в Константинополь, и с этого момента на земле существовал лишь один император – на Востоке. Строители Алахана вряд ли обладали даром предвидения, но в убранстве восточной церкви явно проступает смена реалий. Забыты и помпезность позднего Рима, и простота раннего христианства. Западная базилика напоминает о веке Константина, а восточная церковь предвосхищает необычайный расцвет новых форм, придавших блеск царствованию Юстиниана.

Ученые не могут прийти к единому мнению о наличии или отсутствии купола над третьим пролетом нефа, но даже если купола не было, восточная церковь, безусловно, является предшественницей купольных храмов с центральным планом, возникших в Константинополе на заре следующего века и господствовавших в византийской церковной архитектуре вплоть до падения империи девять столетий спустя. Возможна и прямая связь: в последовавшие за смертью Зенона в 491 году беспокойные годы, когда работы в Алахане были прерваны, многих исаврийцев насильно переселили во Фракию, где они оказались сравнительно недалеко от столицы. Камнерезы, работавшие на строительстве храма Святого Полиевкта или Великой церкви Юстиниана, вполне могли быть учениками тех, кто строил Алахан. Впрочем, о жизни мастеровых конца V века мы можем разве что фантазировать, тогда как совершенство их работы в Алахане сомнению не подлежит.

На обратном пути в придорожной кофейне я столкнулся с представительным господином, отлично говорившим по-французски. Известно ли ему о монастыре под названием Алода? Разумеется, известно. Его друзья специально прилетали из Парижа, чтобы взглянуть на него. Монастырь находится недалеко, вот только найти его без посторонней помощи я не сумею. Туда нет ни дороги, ни даже тропинки, но это не беда: меня проводит его племянник Мурад. Мурад оказался худеньким мальчишкой с коротко остриженными волосами. Вряд ли ему было больше десяти лет, хотя проводник из него получился отменный.

Мы миновали некрополь с арочными нишами в скале, где пятнадцать столетий тому назад нашли покой жители этих мест, и стали спускаться по крутому осыпающемуся склону ущелья, вскоре превратившемуся в почти отвесный обрыв. Мурад скакал, словно горный козел. Я с трудом за ним поспевал, тем более что на мне была не подходящая для гор обувь, и каждый мой шаг вызывал небольшой обвал. Мальчик точными бросками камней несколько раз прогонял змей, выразительной мимикой демонстрируя при этом страшные последствия змеиных укусов. Я, кажется, понял, почему Алоду так редко посещают.

Наконец склоны ущелья раздвинулись, образуя нечто вроде естественного амфитеатра, усеянного монашескими кельями. Фрагменты кладки громоздились на горных уступах, напоминая пещерные жилища американского Юго-Запада. Алода находилась так близко от Алахана, что связь между ними наверняка имелась. До возведения Алахана в пещерах могли жить отшельники; а строительство святыни привлекло сюда новых, и часть из них, вероятно, поселилась в ущелье. Но контраст между двумя монастырями просто разительный: Алахан величественно располагался на своей террасе, не зря его прозвали «христианскими Дельфами», тогда как Алода была скрыта от посторонних взоров и построена не на горе, а внутри нее. Она напоминает убежище; должно быть, иноки Алахана перебрались в эти скромные, но безопасные жилища во времена персидских и арабских набегов VII века. Лишь фанатичное упорство и детальное знание местности позволили бы преследователю обнаружить это место. Таким образом, в VII–VIII веках в Алоде под воздействием как внешних, так и внутренних факторов возник новый мир – самодостаточный, несколько мистический и типично средневековый.

Однако сейчас времени для размышлений у меня не было. Мурад направился к краю обрыва, резко свернул направо и скрылся в отверстии скалы. Напрягая все силы, я протиснулся вслед за ним и оказался на широком, сделанном человеческими руками пандусе над головокружительной бездной. Не смея взглянуть вниз, я медленно двигался вперед, туда, где в конце пандуса виднелся вход в большую пещерную церковь, внутренность которой мало способствовала преодолению моей акрофобии: южная стена и часть пола обрушились и, должно быть, валялись разбитые вдребезги у подножия скалы. Несколько домов в долине выглядели крохотными точками: я подумал, что мне сейчас не помешали бы прочный трос и альпеншток. Мурад тем временем развлекался, бросая камешки с обрыва и прислушиваясь к далекому звуку их падения. Пауза тревожно затянулась. Неплохо было бы присесть и отдохнуть, но это оказалось невозможно: весь пол, точнее, то, что от него осталось, по лодыжку покрывал многовековой слой козьего помета.

Поскоблив с краю башмаком, я обнаружил остатки серо-голубой мозаики, довольно невзрачной, однако, несмотря на это, уникальной в своем роде: церковь в Алоде, насколько мне известно, – единственная византийская пещерная церковь с мозаичным полом, а поскольку такие полы перестали делать в VII столетии, можно хотя бы приблизительно представить себе возраст здания. Размышляя таким образом, я поднял глаза к потолку и понял, что рисковал жизнью не напрасно. Грубо высеченный свод покрывали фрески, изображавшие абстрактные фигуры: восьмиугольные медальоны и соединенные круги, которые были выполнены красным, черным, охристым, зеленым и белым цветами, почерпнутыми из традиционных узоров анатолийского текстиля; церковь выглядела так, будто ее когда-то устилали шелком и коврами, а не вырубили в скале. Краски были еще по-прежнему яркими: их не повредили ни время, ни непогода. На стене церкви виднелись остатки фигур с нимбами, облаченных в широкие одеяния, но разобраться в сюжете не представлялось возможным: наверняка бессчетные поколения мальчишек и скучающих пастухов развлечения ради швыряли камни в потолок и стены.