Джон Эш - Византийское путешествие

Архангел, запечатленный вполоборота, смотрит на Богородицу. Правая рука Гавриила, которая видна из-под длинного серо-голубого рукава, устремлена к ней в благословляющем жесте, а на левой лежат складки длинного оранжевого пояса. Лицо Гавриила прорисовано очень нежно, на нем застыло выражение безмятежной кротости, а на тщательно уложенных волосах заметен небольшой венец. Встретившись с работой такой утонченности, удивляешься историкам искусства, которые нередко подчеркивают, что каппадокийские изображения исключительно грубы и провинциальны, иначе говоря, живописны и трогательны, но находятся на обочине византийского искусства. Художник, расписавший северную стену Эски Гумюш, несомненно, знал о процветавших в столице стилях. На мой взгляд, его Гавриил предвосхищает шедевры, исполненные два века спустя великим итальянским художником, представителем сиенской школы живописи Дуччо ди Буонинсенья. Конечно, среди каппадокийских художников были и малообразованные монахи, лишь отчасти восполнявшие незнание техники пылким благочестием, однако лучшие из них вовсе не нуждаются в нашем снисхождении.

Когда мы покинули Эски Гумюш, водитель настоял на том, чтобы заехать в одно место неподалеку, которое просто невозможно было миновать: в римские бани, известные здесь как бани Клеопатры. Я ничего не слышал об этой достопримечательности, да и в путеводителях о ней тоже не упоминалось, но, пообщавшись с Ведатом в Афьоне и с Ибрагимом в Карамане, я научился доверять турецким таксистам. Мы двинулись на юг, к высоким снежным вершинам Тавра, и, свернув вправо возле очаровательного городка Бор, оказались в тенистом оазисе среди выехавших на пикник семейств. Воздух источал запах жареного мяса и перца, а в центре оазиса располагались знаменитые бани. Безукоризненно ровный продолговатый бассейн и обрамляющая его кладка выдавали работу римлян. Судя по размеру, сооружение это никак не могло быть ванной – пусть даже и построенной для египетской царицы, – да и ступеней тут не было: купающимся приходилось прыгать с высоты в полтора метра, а потом с трудом выбираться обратно. Интересно, почему строители не предусмотрели ступени? Вероятно, это был священный бассейн, каким-то образом связанный с лежавшим неподалеку древним городом Тиана.

Каково бы ни было его назначение в прошлом, этот искусственный водоем до сих пор пользуется огромным уважением местной публики, поддерживающей здесь просто идеальную чистоту: я был изумлен, увидев, что, несмотря на огромное количество пьющих и закусывающих в тени деревьев людей, здесь совсем нет мусора. Пожалуй, подобное возможно лишь там, где дефицит чистой воды и деревьев заставляют их ценить. Древние ивы, преграда для нестерпимого полуденного солнца, протягивают свои ветви над бассейном. А на дне его, покрытом ярко-зеленым ковром водорослей, стайки форелей спешат полакомиться кусочками хлеба, которые кидает им восторженная детвора.

В своем описании царствования императора Никифора II Фоки Лев Диакон позволяет себе отступление, необычное для византийских историков, редко опускавших свой взор на простых людей. Он замечает, что многие называют каппадокийцев «пещерными жителями», поскольку «тамошний народ скрывается в пещерах, расщелинах и подземных норах-лабиринтах». Видимое подтверждение этого странного обычая можно обнаружить в пустынной равнине к северу от Нигде.

Под деревнями Деринкюю и Каймакли находятся обширные помещения, соединенные лабиринтами узких коридоров, пандусами и винтовыми лестницами, уходящими в глубь скалы не менее чем на двадцати уровнях. Они снабжены вентиляционными шахтами глубиной в шестьдесят метров и, как говорят, связаны между собой широкой подземной дорогой длиной в девять километров. В народе их называют «подземными городами»; считается, что «город» Деринкюю мог вместить двадцать тысяч жителей. Эти выдающиеся инженерные сооружения вызывают всеобщее любопытство, но что-то здесь явно не так. Однажды я спустился в Деринкюю и вряд ли по доброй воле пойду туда снова. Добравшись до восьмого уровня (самого нижнего из расчищенных), я понял, что слово «город» в данном случае не годится: одно дело высеченные в скалах деревни, имеющие выход во внешний мир, и совсем другое, когда люди – даже те из них, кто живет в исключительно стесненных условиях пограничной зоны, – постоянно пребывают в тесных и мрачных помещениях, напоминающих клетки для животных. Если они действительно так поступали, то наверняка были безумцами.

Стены бесконечной череды комнат и коридоров высечены настолько грубо, что любое соприкосновение с ними при падении неизбежно приводит к ссадинам. На стенах нет украшений и, что еще более показательно, надписей. Если, как утверждает легенда, которой потчуют туристов, тысячи людей годами укрывались в этих подземельях, пока арабские армии проходили над их головами, они, безусловно, должны были выцарапать на каменных стенах свои проклятия врагам и мольбы об избавлении от заточения. Но никто этого не делал, и «города» выглядят скорее как временные убежища и склады для жителей окружающих деревень в трудные времена – византийский вариант бомбоубежищ. Они свидетельствуют о страданиях христианского населения Каппадокии с начала VII и вплоть до середины IX века, когда отряды халифов и их союзников беспрепятственно перемещались по Анатолии. В византийских хрониках мы часто читаем о разрушенных крепостях и городах, о бандах кочевников, возвращающихся на арабскую территорию с награбленной добычей, и потому каппадокийцы предпочитали зарываться в землю и горы, только бы не покидать родные места. Народные песни каппадокийцев, пережившие девять веков, воспевают защищавших родину воинов и оплакивают судьбу женщин. В них запечатлена очень мрачная картина жизни тех лет. В одной из песен акрит возводит з́амок. Он строит двойной, потом тройной рубеж стен; вбивает в дверь крепкие гвозди, чтобы не пропустить Смерть, но, обернувшись, видит ее у себя за спиной, внутри замка. Жена акрита начинает торговаться с незваной гостьей и сулит ей вместо мужа пятерых детишек. Но Смерть не знает пощады и забирает акрита, а супругу его предупреждает, что та попадет в ад, если впредь не будет делать людям добро. Другая песня рассказывает о Константине (герой множества произведений местного фольклора), который женится в мае и в честь этого события сажает виноградную лозу, но вскоре уходит на войну. Тогда его злые, словно демоны, мать и сестра (истинные наследницы Клитемнестры и Медеи) обрезают молодой жене волосы и уводят ее на отдаленное пастбище, где она отныне должна жить в обществе одних лишь овец и коз. Возвратившись через двенадцать лет, Константин спрашивает: «Где моя возлюбленная жена?» А мать спокойно отвечает: «Она давным-давно умерла».