Г. Бельская - Убийства в Доме Романовых и загадки Дома Романовых

Конечно же, особый интерес для исследователей представляли описания внешнего облика старца и всей его повадки. Начиная с официального установления примет Федора Козьмича красноуфимским судом, описания эти, если и не полностью идентичны внешности императора, то, несомненно, в основном ей соответствуют. То же можно сказать и о самом распространенном портрете старца и о рукописном его наследстве. Это две записки, найденные в мешочке, висевшем у изголовья Федора Козьмича, про который он, умирая, сказал: «В нем моя тайна». Записки представляют собою шифр. На лицевой стороне одной из них значится:

«видишили на какое вас безсловесие счастие славо изнесе».

На обороте:

«Но егда убо А молчат П невозвещают».

На лицевой стороне второй записки:

1,2, 3,4

о, в, а, зн а крыют струфиан

Д к ео а м в р

С 3 Д Я

На обратной:

во во

1837 Г. Мар. 26 в «вол 43 Пар;

Что писать цифровые и буквенные «ребусы» было в обычае старца, подтверждается целым рядом свидетельств. Трудно сказать, имеет ли шифр разгадку или представляет собой мистификацию со стороны человека, твердо решившего сохранить тайну и после смерти. Предлагаем читателям поупражнять свои логические способности и самим разгадать сей секрет; надо надеяться, что достигнутые результаты будут более осмысленны и не так произвольны, как совершенно нелепые «разгадки» Барятинского («Царственный мистик», стр. 141–143) и некоего И.С. Петрова (великий князь Николай Михайлович, «Легенда о кончине императора Александра I, стр. 48–49).

Но, помимо темного смысла, в записках, казалось бы, должно быть и нечто бесспорное — почерк. К тому же кроме таинственных записок сохранились еще и написанные рукой Федора Козьмича несколько изречений из Священного писания. Однако и мы едва ли можем прийти к однозначному результату. Без всякой экспертизы очевидно, что почерк, которым написаны изречения, не схож с почерком Александра I. Однако Барятинский справедливо обратил внимание, что он не так уж безусловно похож и на почерк шифрованных записей. Скажем, написание буквы «д» — хвостик книзу с росчерком — здесь куда более близко Александру, в записи же изречений у этой буквы тщательно вырисовывается закрученный кверху хвост. По мнению Барятинского, старец сознательно менял свой почерк, и здесь тщательно оберегая свою тайну.

Такова в общих чертах легенда об императоре всероссийском, добровольно отказавшемся от своей неограниченной власти и ушедшем бродяжничать и молиться во имя искупления своего греха, во имя духовного совершенствования и укрепления веры. Мы видели, сколько слабых сторон в доказательствах достоверности этой легенды. И в то же время надо признать, что история смерти, «ухода» Александра сложна, запутана и до сих пор ее едва ли можно оценивать однозначно, безоговорочно отвергая как бессмысленную выдумку. Смысл в ней как раз был. Ведь легенда эта интересна прежде всего тем, что возникла и существует до сих пор. В ее содержании как в капле воды отразилась вся фантастичность, сказочность, особность русской истории. В какой еще европейской стране XIX века можно было отыскать правителя, подобного Александру, — образованного, утонченного, светского и в то же время способного породить в народе веру в такое своеобразное самоубийство, точнее, цареубийство? Превращение сперва в нищего бродягу, безропотно сносящего телесные наказания а затем в блаженного старца? И где еще можно сыскать народ, способный так искренне и надолго поверить в это?

Трудно сказать, будет ли легенда когда-нибудь опровергнута или, что еще менее вероятно, появятся убедительные свидетельства ее истинности. Но не случайно ведь в свое время Лев Толстой писал «дневник» Федора Козьмича, не случайно Даниил Андреев в своей вдохновенной «Розе мира» возвел Александра — Федора Козьмича в сонм небесных праведников, поставил его во главе «просветительных сил России». Легенда эта всегда будет волновать историков, писателей, мыслителей и просто всех, кто хочет понять эту удивительную страну.

Внезапная кончина 18 февраля 1855 года Николая I породила легенды. Одна гласила, что Николай не мог пережить неудачи Крымской кампании и покончил с собой, другая обвиняла лейб-медика Мандта, иностранца, в том, что он «уморил царя». При всей несовместимости легенд слухи совпадают в главном — в убеждении о неестественности смерти государя. Легенды эти, распространившиеся с молниеносной быстротою, были настолько тревожны, что уже в первые дни после кончины Николая потребовалось правительственное оповещение о событии 18 февраля, чтобы их пресечь. 24 марта 1855 года « с Высочайшего соизволения» вышла книга на русском, польском, английском и французском языках — «Последние часы жизни Императора Николая Первого» (без указания автора и издателя, с пометою типографии II Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии), как выясняется, принадлежавшая перу главного управляющего II Отделением графа Д. Н. Блудова. Характерен эпиграф: «Блаженни мертвии, умирающий о Господе». Книга сия была направлена к тому, чтобы, кратко изложив ход болезни императора, его просветленную кончину, рассеять сомнения в неестественности его смерти.

Для успокоения умов была напечатана записка доктора Мандта «Ночь с 17-го на 18-е февраля 1855 года», первоначальная редакция которой была, однако, исправлена и дополнена в духе политической необходимости момента. Позже Мандт издал весьма ценную, с точки зрения сообщаемых сведений, статью «О последних неделях императора Николая I». Об этих документах — разговор позже.

Уже после революции многочисленные источники на эту тему пополнились новыми, найденными в архивах. В 1918 году в архиве графа П. Д. Киселева, человека умного и наблюдательного, была обнаружена рукопись, принадлежавшая его перу, освещающая последние часы Николая I.

В рукописи Киселева сильно выражено непосредственное чувство полной неожиданности, внезапности кончины Николая, что обычно скрывалось в воспоминаниях современников. Эта неожиданность тем более знаменательна, что автором рукописи был граф П. Д. Киселев, генерал-адъютант, министр, чрезвычайный посол и прочее — лицо, близкое ко двору. Была ли смерть следствием осложнившегося гриппа или Николай не сохранил сил душевных и оборвал сам нить своей жизни?

Литература — и официальная, и мемуарная — представляет кончину Николая следующим образом: «Сей драгоценной жизни положила конец простудная болезнь, сначала казавшаяся ничтожною, но, к несчастью, соединившаяся с другими причинами расстройства, давно уже таившимися в сложении, лишь по-видимому крепком, а в самом деле потрясенном, даже изнуренном трудами необыкновенной деятельности, заботами и печалями, сим общим уделом человечества и, может быть, еще более Трона». Это — граф Блудов. А вот что пишет доктор Мандт: «В Гатчине государь стал неузнаваем: душевное страдание сломило его прежде, чем физическое. Если бы Вы его видели при получении каждой плохой вести! Он был совершенно подавлен, из глаз его катились слезы, и часто он слишком обнаруживал овладевавшее им отчаяние. Но эти минуты бывали для государя нечеловеческим мучением…» В более поздних заметках о Николае мы находим указание на то, что в Гатчине, где он тогда жил, «помнят про его бессонные ночи, как он хаживал и клал земные поклоны перед церковью».