Софья Толстая - Мой муж Лев Толстой

Внутри«Я одинок и так несчастлив».

Слова (сверхрациональные)«Если внимательно приглядеться, то можно заметить изуродованные тяжким трудом руки кого-нибудь из здесь присутствующих».

Тело (считает)«Я спокоен, холоден и собран» – выражается выпрямленной фигурой с поднятой головой.

Внутри«Я чувствую себя уязвимым».

Слова (неадекватные)Слова не имеют смысла или касаются отвлеченных тем.

Тело (неловкость)«Я нахожусь где-то еще».

Внутри«Никто обо мне не заботится. Здесь мне не место».

Есть другой тип реагирования, который В. Сатир называет «уравновешенный», или «гибкий». Этот вариант поведения последователен и гармоничен: произносимые слова соответствуют выражению лица, позе и интонациям. Отношения открытые, свободные и честные, люди не ощущают унижения чувства собственного достоинства. Этот тип реагирования снижает потребность в заискивании, обвинении, расчете или суете.

День сорока мучеников, в детстве моем и детей моих в этот день Трифоновна, наша старая кухарка в доме отца, и Николай, повар в Ясной Поляне, к утру пекли вкусные сдобные жаворонки с черными коринками вместо глаз и с поджаристыми клювиками. И в этом была поэзия. А потом прилетали и живые жаворонки; садились на проталинках, по бурым бугоркам и поднимались к небу с своими серебристыми, нежными песнями. Я любила весну в деревне. Но тогда весна всегда приносила эти радостные, беспричинные надежды на что-то впереди… Теперь же она приносит грустные воспоминания и бессильные желания на невозможное… Ах, старость – не радость!

Вечером мне Л.Н. дал переписывать свой рассказ «Хаджи-Мурат» из кавказской жизни, и я была очень, очень рада, писала усердно, несмотря на боль в правой руке, но мне помешал Сергеенко; потом пришел Дунаев, дядя Костя, приехал брат Степа, Сережа. Много говорили о делах государства, о покупке флота за 90 миллионов. Сергеенко рассказывал, что флот заказан японцами англичанам за 130 миллионов, но японцы не могли уплатить в срок, так как деньги эти получались от Китайско-Русского банка, не выдавшего деньги вовремя. Время контракта было пропущено, и русское правительство предложило 90 миллионов и купило у англичан готовый флот.

Л.Н. ездил вечером верхом к мисс Шанкс переводить на английский язык письмо, написанное им в Америку кому-то. Вообще он много писал писем и тяготился ими [2].

Не спала совсем ночь. К утру часа два заснула и встала поздно. Ах, эти ночи! С ужасающей ясностью обнажающие душевное состояние! Я измучилась совсем. Днем опять попадаешь в жизненный водоворот и в нем не опоминаешься. И потом опять ночь без сна и мысли, и муки…

Переписывала с большим удовольствием повесть Л.Н. «Хаджи-Мурат», кавказскую. Я думаю, что это будет очень хорошо: эпическое произведение, надеюсь, без задора и полемики тайной.

Не вспомню, что было. Помню опять длинные бессонные ночи. Одну ночь я всю просидела до утра и переписывала для Л.Н. «Хаджи-Мурата» с большим удовольствием. Дни все эти или сидела дома, за работой, за корректурой, или ездила по покупкам летних вещей. Л.Н., не переставая, пишет разные письма, которыми очень тяготится, и читает много, особенно кавказские сборники, доставленные ему Ф.И. Масловым. – Три вечера мною были проведены так разнообразно, что, при кажущейся ровной моей семейной жизни, удивляешься, как значительно переживаешь свою внутреннюю жизнь. Л.Н. давно не был так нежен и добр ко мне. На другой же день тон его немедленно изменился. Я была страшно занята корректурами своего 15-го тома, работала весь день и не усмотрела его настроения. Вечером я продолжала с малыми отдыхами свой труд (надо было прочесть 12 печатных листов) и, зная, что все равно бессонницы не дадут мне спать, я просила мужа ложиться без меня, сама разделась, надела халат и туфли и обещалась войти тихонько, когда кончу корректуры. Напал на Л.Н. каприз – ложись спать, да и только. Работа у меня срочная, утром надо посылать в типографию; я не послушалась, продолжала работать. Он вскочил с постели, надел халат, ушел наверх, к себе в кабинет. Я продолжаю читать, не зная, что он ушел. Через полчаса приходит и начинает на меня кричать, что я его мучаю, что он хочет спать, а я ему не даю, что голова у него болит. Я все сидела, слушала, терпела, наконец, не дочитав последнего листа, пошла в спальню (я сидела рядом в столовой) и легла. Но тут нервы не вынесли. И усиленная работа, и неприятности, главное, несправедливость моего мужа ко мне – все это вызвало такое отчаяние в моей и так больной душе, что я вдруг почувствовала такую спазматическую боль в сердце и груди, что едва, уже в темноте, успела выговорить «умираю», как меня начало душить, сердцебиение усилилось, чувство страха, остановки жизни, спазма в сердце, – все это было ужасно. Такого удушья еще у меня никогда не было. Холодная вода ж сердцу, старание овладеть собой помогли мне сократить этот припадок. Лев Николаевич растерялся, потом начал сам дрожать и всхлипывать… Спали дурно, оба устали… и зачем, за что все это?! Господи, помоги мне до конца беречь мужа и терпеть… На другое утро я же пошла к нему и выразила ему сожаление о случившемся. Он извинился как будто, но мир установился. Надолго ли?

Вчера приходил С.И. Танеев. Как сразу успокоительно и хорошо подействовало на меня его присутствие. Добрый, спокойный, уравновешенный и высоко талантливый человек. Он сыграл свою прекрасную симфонию и спросил Льва Николаевича его мнения о ней. Л.Н. отнесся серьезно и с уважением и стал излагать свои впечатления. А именно, что и в этой симфонии, и во всей новой музыке нет ни в чем последовательности: ни в мелодии, ни в ритме, ни даже в гармонии. Только что начнешь следить за мелодией – она обрывается; только что усвоишь себе ритм, он перебрасывается на другой. Чувствуешь неудовлетворенность все время; между тем в настоящем художественном произведении чувствуешь, что иначе оно не могло быть, что одно вытекает из другого, и думаешь, что «я сам точно так бы это сделал». С.И. слушал внимательно и с уважением, но его все-таки, кажется, огорчило, что его симфония не понравилась Л.Н. Сегодня он едет в Петербург, его симфонию будут там играть уже в оркестре.

Вчера утром, после нашей ночной неприятности, встала разбитая, и вдруг Л.Н. мне вводит Мишу, внука. Я очень обрадовалась этому чистому, свежему элементу – этому здоровому, милому, умному ребенку. Весь день вчера с ним провозилась: возила его в Зоологический сад, в игрушечные лавки, в кондитерскую, в Кремль. Он всему радовался, но ничему не удивлялся. Так что вчерашний день мне весь был от Бога наградой за ночную неприятность от мужа.