Григорий Александров - Моя жена Любовь Орлова. Переписка на лезвии ножа

Очень многое хочется и Вам посоветовать в плане освоения нашей техники, ибо на практике звукозаписи и съемки возникает много неожиданностей – и приятных и неприятных.

Очень хочется знать, что же ДЕЛАЕТЕ ВЫ И ЧТО БУДЕТЕ ДЕЛАТЬ.

Гостил у нас Бабель [228], рассказывал о Вас, но это слишком мало. Смотрел он, кстати, материал, снятый нами на Кавказе, и сулит нам хорошую картину.

Губит меня пока что погода, и похожа наша жизнь сейчас на Тетлапайяк [229], но надо сказать, что она все же симпатичнее, благодаря некоторым обстоятельствам [230], о которых поется в нашей фильмовой песне:

А есть любовь и того еще лучше,

И жизнь действительно очень хороша! [231]

В общем, я очень по Вас, старина, скучаю, потому и пишу это письмо.

До скорого свидания. Гриша.

Г. АЛЕКСАНДРОВ – Л. УТЕСОВУ

Как видишь, Америка уже начала рекламировать нашу картину. На обороте – кадр из твоей «Еврейской рапсодии». Ленчик, как тебе нравится этот гримчик? [232].

Г. АЛЕКСАНДРОВ – Л. УТЕСОВУ

Потылиха, 54, Москинокомбинат

14 июля 1934 г.

Л. О. Утесову

Харьков, «Астория».

Дорогой Аракел (Ледя)! [233]

Сегодня получил твое письмо от 9 июня (судя по штампу на конверте) и, по правде сказать, был очень рад услышать, что ты все же интересуешься нашей картиной.

Картину еще не показывал, и только сегодня ночью она будет закончена. После такого спешного озвучания набралось столько мелочей, что пришлось день и ночь, до сего момента, сидеть за монтажным столом и чистить.

По отдельным частям есть уже мнение некоторых друзей, которые случайно заскакивали в зал и смотрели по две или по три части.

Мнение этих товарищей превосходное. Директор «Ударника» Длугач, посмотрев четыре части, заявил, что мировой успех, в буквальном смысле этого слова, обеспечен.

Металлов, Даренский и все другие директора в восторге и совершенно переменили отношение. Дают пленку на досъемки, а главное – не торопят.

Если уж так хорошо получается, то спешить не стоит. Вот как они теперь говорят.

Мое мнение не очень отличается от предыдущих, и я считаю, что картина получается необычайная и что успех у публики обеспечен. С большим удовольствием должен похвалить от всей души и тебя.

В целом, когда разворачивается твоя роль, ты получился ПРОСТО ЗАМЕЧАТЕЛЬНО. Красивый, обаятельный и талантливый. Твои опасения о твоем зажиме совершенно напрасны. Ты занимаешь ведущее и непоколебимое место в картине от ее начала до конца [234].

Ругать нас с тобой все равно будут. Но я предпочитаю такую ругань, чем похвалу, по многим причинам. И такой ругани я желал бы своим друзьям [235].

Общественный просмотр пытаюсь организовать в Большом театре, для чего, возможно, Шорин (изобретатель отечественной системы звукозаписи. – Ю. С .) установит нам звукопроводящую аппаратуру, и зрители в первый раз за свою жизнь увидят, что такое большой экран и что такое звуковое кино.

Премьеру фильмы намереваются приурочить к юбилею Советского кино, т. е. к 1 октября, когда будет праздник 15-летия [236].

Завтра будут сдавать картину дирекции, послезавтра – Шумяцкому, а на 24-е назначен просмотр образцового экземпляра и остальным нашим руководителям [237]. После каждого просмотра обещаю писать тебе информации.

Прошу помочь мне в одном деле. По приказу ГУФКа мне вырезали из вступительных надписей всех, кроме основных исполнителей, в том числе название и фамилии твоих ребят. Я считаю, что ребята занимают в картине ведущее место и имеют право на место в надписях.

Для того, чтобы мне успешнее провести это дело, напишите все вместе заявление Шумяцкому с просьбой разрешить надпись «Джаза» и комментируйте это со своей стороны, как можете, а я, в свою очередь, буду биться за имена ребят.

Деньги Боброву я заплачу, как только сдам картину, ибо у меня нет пока времени, чтобы их получить. До конца же осталось пара дней. Передай мой привет ребятам и в общем поздравления, ибо уверенность в нашей победе у меня непреклонна. Прими и сам наши приветы и наилучшие пожелания от Любовь Петровны, Симкова, Фиры, Наи и всех пр. [238]

Тебя я не забуду.

Сердечный привет. Твой Гриша.

Твоя песня «Под дубом» получилась превосходно и покоряет все сердца без исключения».

Г. АЛЕКСАНДРОВ – С. ЭЙЗЕНШТЕЙНУ

Дорогому Учителю, учившему меня другому.

Гр. Александров.

Москва, Дом кино 10.11.34 г.

Надпись, которую Александров сделал на подаренном Эйзенштейну буклете «Веселых ребят». «Да не наши ребята!» – вздохнул после просмотра тот, кто 10 лет учил их автора «другому».

И. БАБЕЛЬ – Г. АЛЕКСАНДРОВУ

(фрагмент письма. 1936 г.)

Если Вы хотите знать, что делает Ваша жена в Одессе, могу сообщить во всех подробностях. У «Лондонской» толпа, а на деревьях напротив ее окон сидят мальчишки и обо всем докладывают вниз: «вошла… взяла полотенце… переодевается…» [239]

И. ДУНАЕВСКИЙ – Г. АЛЕКСАНДРОВУ

Алупка, 21 июля 1936 г.

С большим, особым волнением пишу я Вам, дорогой Гришенька. Никогда за все время моего бурного восхождения я не забывал о той роли, которую Вы сыграли, скрестив со мной Ваш творческий путь. И дело, конечно, не в этом, что наши личные отношения, сами по себе могущие служить образцом отношений двух вместе работающих художников, способствовали той теплой и радостной атмосфере творчества, которую мы всегда переживали, сидя за роялем, бродя по улицам, ездя на автомобиле или сидя за столом или дирижерским пультом. Дело в том, что Вашему отношению к музыке вообще, Вашему скрупулезному мастерству в обращении с музыкой в фильме я, в частности, обязан в значительной мере своим успехом. Да, я умею то-то и то-то! Да, у меня есть такие способности. Но взять в каждом отдельном месте то лучшее, что я могу для этого дать, расставить эти мои способности в организованном художественном порядке смогли только Вы.

Ведь, в сущности говоря, эти два фильма («Веселые ребята» и «Цирк». – Ю. С .) и есть моя подлинная жизнь в кино. В остальных фильмах я был совершенно одинок и предоставлен самому себе. Как я могу определить мое чувство к Вам? Это хорошее, художественное чувство, свободное от всяких отрицательных наслоений.

Я люблю Вас не потому, что я с Вами работаю, но за то, что я работаю именно с Вами, за эту радость и удовлетворенность, которую эта работа приносит. Я не цепляюсь за Вас, как за выгодного режиссера, потому что это вообще противно моей натуре, и я первый воевал бы с Вами жестоко и злобно, если бы в Ваших методах был дух бездарности, даже при выгодности и широком сбыте Вашей продукции. Но я люблю Вас, люблю Ваш талант, люблю самую Вашу работу, которой Вы до конца отдаетесь. Я наблюдаю зорко за Вами и слежу за каждым творческим устремлением, и это доставляет мне то наслаждение, которое трудно выразить словами. Это чувство, смешанное с чувством большой признательности, не уйдет из меня даже тогда, когда по велению случая или обстоятельств наши пути разойдутся. Я буду завидовать всякому художнику, работающему с Вами, но любить Вас буду так же [240].