Екатерина Мешаненкова - Данте. Жизнь: Инферно. Чистлище. Рай

Когда Данте приехал в Верону, был еще жив Бартоломео делла Скала. Данте очутился в самом центре гибеллинского движения в Италии. Из древнего ломбардского города на зеленой реке Адидже Данте следил за дальнейшим развитием событий вокруг Флоренции и, вероятно, еще колеблясь в начале своего пребывания в Вероне, вел переговоры о помощи с сеньором Вероны Бартоломео делла Скала. Новости были печальны, несмотря на то, что Болонья приняла сторону белых.

Чаша весов все больше склонялась в сторону черных, но даже они сами этому уже не все радовались, потому что междоусобицы подрывали силы Флоренции и съедали ее богатства. Надежда на мир появилась, когда умер папа Бонифаций VIII, чья жажда власти подогревала этот конфликт, и новым главой католической церкви был избран Бенедикт XI, которого уважали и гвельфы и гибеллины. Бенедикт твердо решил прекратить вражду между партиями и направил двух своих кардиналов успокаивать Тоскану. С его подачи начались переговоры о мире между черными и белыми гвельфами. Но черные не желали выпускать из рук власть, переговоры зашли в тупик, а потом и новый папа неожиданно скончался, и война вспыхнула с новой силой.

Данте был прав, вовремя покинув лагерь белых. Можно предположить, что именно в 1304 году Данте, надеясь на мир, на милость нового папы, а также на посредничество кардинала Никколо да Прато, написал канцону: «Мое три дамы сердце окружили». В канцоне горькие мысли об изгнании мешаются с мыслями о возвращении на родину. Данте представляет себе трех аллегорических дам, пребывающих под властью высокой любви. Это три добродетели: Справедливость, Правда и Законность. Всеми отвергнутые, они бродят, как нищенки, и нигде не находят прибежища на земле, захваченной тиранами и насильниками. Они пришли с верховий Нила: в средневековом представлении Нил — одна из четырех рек Земного рая. Три дамы связаны кровным родством. Божественная и заложенная в природе Справедливость родила человеческую Правду, а человеческая Правда родила Законность. Затем мы узнаем, что не только эти три дамы, но также Умеренность и Щедрость отвергнуты порочным миром. В заключение Данте говорит, что он гордится своим изгнанием:

Данте идет на компромисс со своей совестью, он согласен даже покаяться в несуществующих преступлениях, которые он будто бы совершил.

Он ждет разумного примирения и мудро советует своим политическим противникам проявить великодушие.

Но черные никому ничего не прощали. Надежды Данте вернуться домой были тщетны.

Расхожее мнение о том, что Данте Алигьери был реакционным средневековым политиком, который не уловил становления новых общественных форм и в каком-то догматическом сне насильственно противопоставлял застывшие формы устаревшей идеологии живым силам истории, — это мнение широко распространено, однако, как нам кажется, неверно расставляет акценты. Его сторонники находятся в плену предрассудков нашей собственной эпохи, которая односторонне развивает понятия имманентности и эволюции, стремясь при этом полностью исключить из историко-политического мышления статичные и трансцендентные элементы. Данте вовсе не был оторванным от жизни идеологом: у себя на родине он рано приобщился к активной практической политике, участвовал в работе строительных комиссий, жил в обществе среди людей, которые в подавляющем большинстве занимались общественной деятельностью.

Иноземные правители, его друзья в эпоху ссылки, умели ценить его дипломатический талант и пользоваться им. И если он после неудачной попытки найти свое место среди существующих сил и партий оказался почти в полной изоляции, если обманулся во всех своих надеждах и умер бедным изгнанником, не имеющим никакого влияния и политической значимости, это произошло не по недостатку способности отличать жизнеспособные тенденции и участвовать в них, а потому, что он видел эти тенденции по-своему. Для него «история» и «прогресс» не имели никакой самостоятельной ценности; он искал признаки, которые могли бы придать смысл происходящим событиям, но находил лишь хаос, противозаконные притязания отдельных людей, а потому смуту и бедствия. В его глазах мерилом истории служила не сама история, а совершенный божественный миропорядок — статичный и трансцендентный принцип, который, однако, вовсе не становится от этого абстрактным и мертвым.

Поскольку в юности Данте узрел божественное совершенство, для него оно было чувственным переживанием и образом тех устремлений, которых требовало состояние хаоса. В дальнейшем мы будем говорить об этом подробнее; теперь же необходимо лишь подчеркнуть, что напрасно самой светлой голове своего времени и самому проницательному знатоку человеческой природы приписывают банальные заблуждения и ошибки, объясняя ими его политическое злосчастье. Он был несчастлив, так как и не должен был быть успешным и счастливым: не потому, что не видел направления развития городов-государств и вообще не умел использовать шансы в политической игре, за что его мог бы упрекнуть современный историк (задним числом комбинирующий многое, что тогда было не под силу увидеть никому), а потому, что развитие городов-государств ему казалось не главным или даже заслуживающим осуждения, а также потому, что по своему образу мыслей он был выше любых расчетов.