Валерий Поволяев - Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина

Я спросил у Татьяны Александровны, что любил Шебаршин, а что нет. Любопытно было, что предпочитал этот неординарный человек, а что, напротив, отрицал.

Не любил парфюмерию, какой бы она не была, — даже парижскую, любил ходить за грибами (это мы уже знаем), любил модную одежду — причем, покупал одежду и для самого себя, и для Нины Васильевны, и никогда не ошибался, не любил нечищеной обуви, не любил ходить по улице с зонтом, не любил разговоров о болезнях и, когда Татьяна Александровна затевала какую-нибудь «экскурсию» по хворям с маленькими «остановками», обязательно обрывал ее:

— Ты что, врач?

Медиков, если честно, он тоже не любил и самым последним делом считал хождение в поликлинику.

В еде был неприхотлив, обожал самую простую еду — почти крестьянскую, — и когда видел на столе какие-нибудь дорогие изыски, удивленно качал головой, взгляд его делался неодобрительным.

Когда умерла Нина Васильевна, заботиться стало не о ком. Шебаршин встретился на улице с Татьяной Александровной. Был Шебаршин угрюм, горбился, чего с ним никогда не бывало, глаза болезненно блестели.

— Ты что сегодня ел? — Спросила Татьяна Александровна.

— Блинчики.

— С чем? — удивленно поинтересовалась она.

— С мясом.

— Где взял?

— В магазине.

Татьяна Александровна поморщилась: магазинные блинчики — это ведь так невкусно.

В следующий раз спросила у Шебаршина по телефону: чем питался? Оказалось — быстрорастворимой лапшой. То ли «дошираком», то ли «гурмэ» (либо «дурне»), то ли еще чем-то, вообще не имеющем названия, — и специально помчалась в магазин, чтобы понять: что это такое?

Купила это самое «дурне», развела фыркающим кипятком, понюхала и… в общем, одного этого опыта было достаточно, чтобы носить Шебаршину домой супы, рассольники, солянки и домашние котлеты.

О служебной деятельности Леонида Владимировича Шебаршина, о советской разведке написано довольно много, но вот что собой представляет разведчик — особенно легендарный — в быту, у себя дома, или на кухне, на даче, — не написано ничего.

А ведь быт, все эти мелочи — в том числе и кухонные, дачные, отпускные и прочие, — принимают участие в формировании человека, его характера, его облика, — делают натуру цельной, монолитной, либо, напротив разваливают ее, превращают в подобие человека, оставляя лишь внешнюю оболочку. И близкие люди играют в формировании большую роль — во всяком случае, не меньшую, чем уроки профессионального мастерства.

Еще что? Шебаршин, например, очень не любил мобильные телефоны, часто забывал свой аппарат дома; вступая на порог квартиры, обязательно выключал его и старался засунуть куда-нибудь подальше, чтобы аккуратная, изящная машинка эта не напоминала ему о времени, царившем за стенами дома. Хотя на все события он имел свой взгляд и считал — вопреки всему, — что Россия переживала и не такие лихие времена, переживет и это. И выживет — обязательно выживет! Сомнений на этот счет у него не было. Надо только приложить руки и ум, все остальное у России есть.

Его невольно раздражали шапкозакидательские высказывания насчет того, что «заграница нам поможет». Он очень хорошо знал цену «загранице» и никаких иллюзий насчет нее не питал.

— Мы нужны «загранице», как собаке пятая нога, — говорил он, — и благоглупости, которые приходится слышать от иного человека, — это признак того, что он либо дурак, либо просто непорядочный. А непорядочных людей в наше время стало много больше, чем было раньше. Это факт! Факт неоспоримый.

В очень трудные времена, когда и с продуктами было плохо, и с деньгами, и вообще было тяжело жить — с бездарными нашими руководителями, среди которых не то что Косыгина, даже Брежнева не было, страна опускалась все ниже и ниже, — Шебаршины завели козу: чем больше живых существ было у них в хозяйстве — тем лучше. А коза — это вообще нечто… Загадочное животное с незнакомым характером и непонятными манерами, которые, как и характер, надо было распознавать, — но животное исключительно полезное: козье молоко у многих знатоков здорового образа жизни считалось очень целебным…

Назвали козу Катькой и держали ее на дачном участке в Ясенево.

Оказалась Катька натурой капризной, очень любила лакомиться запретными малиновыми кустами, распустившимися где-нибудь за садовой изгородью, и не раз наносила урон (не только моральный) соседям.

Кроме Катьки была, естественно, Глафира, умница, настоящая дворянка, чистокровный бассет (так и хочется назвать «бассетиха»), пес Макс — о нем речь пойдет ниже, Макс прожил в доме Шебаршиных семнадцать лет, — и еще несколько важных, постоянно озабоченных воспроизводством самих себя куриц.

Жили сообща, без особых ссор, хотя Катька, как и положено особам ее породы, пыталась верховодить в семействе, но это ей не всегда удавалось.

Как-то Шебаршины собрались куда-то уехать и пригласили пожить на даче Пушкиных, чтобы те заодно сделали и доброе дело — постерегли всю гоп-компанию. Чтобы и Катька не объедала соседние участки, и Макс с Глашей вели себя пристойно, и куры чтоб не носились по улице как угорелые, загоняя в кюветы автомобили.

Чета Пушкиных, естественно, прибыла выручать родственников. Кота Базилио в семье Шебаршиных еще не было, его время наступило позже, вся живность, кроме Катьки, считалась ручной.

— Козу Катьку мы теперь зовем по-другому, — тихим голосом сообщила Нина Васильевна, встретив гостей у калитки, — она теперь у нас не Катя.

— А кто же?

— Маша.

— На новое имя откликается?

— Еще как. Она вообще на все имена откликается.

Причина смены имени оказалась очень проста: по соседству поселился Крючков Владимир Александрович, жену его звали Катей, на всякий зов, чуть что, откликалась она… Одного раза было достаточно, чтобы задуматься о переименовании любимой козы.

— Все ясно, — дружно ответили на просьбу Пушкины — намек они поняли.

Шебаршины уехали с дачи, уверенные, что ничего не случится: и Татьяна Александровна, и Николай Васильевич Пушкины были людьми очень аккуратными, точными, умели действовать по инструкции, а это было очень важно — действовать по инструкции, — но все-таки случилось нечто…

Утром Пушкины проснулись от того, что призывно блеяла Катька — она же Маша. Глафиры и Макса дома не было — удрали. Катька тоже не заставила себя долго ждать — ловко вскочила на скамейку, а со скамейки, как с некой спортивной тумбы, ей ничего не стоило перемахнуть через изгородь.

Татьяна Александровна поспешно растолкала мужа.

— Пушкин, подъем: зоопарк разбежался!

Спешно разделились — Николай Васильевич побежал в одну сторону, Татьяна Александровна — в другую. Мужчина оказался проворнее — быстро засек, что Макс вообще унесся за дачную территорию, за изгородь, лаял теперь там, — и помчался за Максом за ворота; Татьяна Александровна стала искать Катьку и Глафиру.