Николай Степанов - Гоголь

— Ну, панове, — обращался он к окружающим. — Кто достанет все двадцать червонных за один раз, тому и владеть ими!

Вечером в большом зале, освещенном сотнями горящих свечей, долгожданное представление. Маленький Никоша сидит на самом краешке стула рядом с красивой внучкой Трощинского. Зал битком набит народом, важное панство — в первых рядах на мягких стульях, а за ним теснятся мелкопоместные панки, приживальщики, многочисленная домашняя челядь. Сцена задернута зеленым занавесом, на котором нарисована золотая лира и играющий на ней пухлый купидон с крылышками.

Раздается музыка: домашний оркестр исполняет увертюру из оперы Моцарта «Женитьба Фигаро».

Наконец занавес раздвигается, и на сцене — мимическая картина «Филимон и Бавкида», сочиненная известным поэтом Капнистом. Он сам изображает в ней престарелого Филимона, а любящую жену Бавкиду — его миловидная дочь Катерина Васильевна. Эта трогательная мифологическая история верной любви двух супругов завершается апофеозом: ветхая изодранная одежда спадает на землю, и они в блестящих туниках обращаются к зрительному залу и к сидящему в первом ряду имениннику с приличествующими случаю стихами, прославляющими фортуну Трощинского:

Присутствующие прекрасно понимают и тонкую лесть этого мадригала и некоторую преувеличенность его: царица Савская — Екатерина — действительно жаловала своего статс-секретаря, но свирепый, все сражавший Эол — Павел I — хотя и пощадил седые власы любимца своей матери, но решительно отверг его услуги. Да и нежный Зефир — Александр I — перестал уже жаловать старого вельможу… Трощинский снисходительно хлопает в ладоши.

Никоша ничего этого не понимает, и ему нравится лишь возвышенность самих стихов.

Затем показывают балет на музыку крепостного композитора и танцора Сашки. А в заключение, после антракта, в котором музыка играет разные танцы, а гости танцуют менуэт и мазурку, — «малороссийскую комедию» «Простак, або хитрощи жинки, перехитренны москалем», сочиненную Василием Афанасьевичем. Когда раздвинулся занавес, зрители увидели и самого Василия Афанасьевича, игравшего простодушного и недалекого чоловика Романа, и Марию Ивановну — разбитную и легкомысленную его жинку Параску.

На сцене представлена была крестьянская хата, чоловик и его жинка ссорились и ругались совсем так, как ссорились все чоловики и жинки в Васильевке. Тут пришел солдат, который решил помирить Романа и Параску и на этом заработать сытный обед. Солдат обращался к Параске: «Что же, хозяюшка, давай теперь чего покушать». На что Параска раздраженно отвечала: «Що ж тоби даты? Ось шматок гречаныка иж, коли вкусишь». Солдат, однако, требовал чего-нибудь повкуснее: «Небось старика накормила!» Но Роман, которого властная жинка держала впроголодь, отвечал: «Ни, москалю! Сучий сын, колы и риска [3] Крошка. була в роти, а исты хочется так, що аж кишка корчить, да даст биг чого. Оце вона, спасыби ий, дала шматок гречаныка, так не вкушу: нет, тоби кажучи, зубив уже, лиха маты маэ». Роман жалуется на тяжелые времена, на то, что пришлось продать последний хлеб, чтобы уплатить подушные помещику:

«А що ж маешь робиты? Де ж бы я грошей узяв на подушне? Заробить нездужаю: нивки [4] Вспаханное поле. и лиски уж давно распродав, скот нипочему: тильки що послидний хлиб продаты, щоб прокляты сипакы [5] Сборщики податей. не обливали на морози холодною водою…» Роман долго жаловался на свои беды и терпимые им притеснения, и Никоша всем сердцем ему сочувствовал — ему казалось, что он давно знает этого Романа и его горькую жизнь.

Дальше действие комедии развертывалось неожиданно смешно. Параска боится, что спрятанный ею дьяк Фома Григорьевич может себя обнаружить перед ее мужем Романом. Солдат пользуется ее затруднительным положением. Раздев дьяка, он вымазывает его сажей и, выдав за черта, выгоняет из хаты» Вместе с простодушным Романом солдат с аппетитом съедает ужин, приготовленный Параскою для своего любовника, и в придачу забирает дьяковскую одежду. Зрители дружно смеются над находчивым солдатом и незадачливым дьяком, снисходительно улыбается и Трощинский, одобрительно помахав сухонькой ручкой смущенной успехом Марии Ивановне.

По окончании спектакля — в саду великолепный фейерверк в честь знатного именинника. Взлетают в черное небо золотые змеи, зеленые и красные ракеты рассыпаются огненными искрами, кружатся, как огромные подсолнухи, солнечные диски. Пиротехник поработал на славу. Про него рассказывают, что он когда-то служил артиллерийским офицером, но, случайно приехав в Кибинцы, застрял на несколько лет у хлебосольного благодетеля, позабыв про службу, друзей и прежнее местожительство.

Маленький Гоголь в восторге от красивого зрелища и прижимается к матери, уже сменившей свой крестьянский наряд на изящное синее платье, оттеняющее ее тоненькую фигуру. Мария Ивановна ласково гладит его по головке и уговаривает идти поскорее спать…

Гоголь и в последующие годы нередко посещал Кибинцы, пользовался книгами из обширной библиотеки Трощинского.

Здесь он всегда встречал многочисленное и разнообразное общество, дом Трощинского привлекал к себе даже людей, недовольных существующим положением вещей, Опальный вельможа имел репутацию прогрессивного государственного деятеля. Кибинцы посещали сыновья В. Капниста — один из них, Алексей, состоял членом «Союза благоденствия», — братья Муравьевы-Апостолы, сыгравшие такую видную роль в декабристском движении, декабрист Н. И. Лорер. В ноябре 1825 года, незадолго до декабрьских событий, на балу в Кибинцах среди гостей находились Матвей и Сергей Муравьевы-Апостолы и М. П. Бестужев-Рюмин. От Трощинского они узнали о смерти Александра I и поспешно уехали с бала.

Гоголь был тогда еще слишком молод, чтобы завязать с ними дружбу. Но он смутно чувствовал какую-то особую, возбужденную атмосферу вокруг них, примечал их иронически-презрительное отношение к шутовским затеям Трощинского, их загадочные взгляды, когда они уединялись среди толчеи и бесшабашного веселья Кибинец.

Неподалеку от Васильевки находилось родовое имение Капнистов Обуховка, где со своими сыновьями и дочерьми проживал Василий Васильевич Капнист. Обитателей Васильевки связывали с Обуховкой прочные дружеские узы. В большой семье Капнистов все было проще, чем в Кибинцах, здесь не надо было опасаться прогневить капризного «благодетеля», вежливо лавировать между множеством гостей. Дом Капнистов стоял на уступе горы, возвышавшейся над рекою Псел. Крытый соломой, небольшой и уютный, он воспет был самим поэтом, высоко ценившим независимость и покой: