Николай Степанов - Гоголь

Марии Ивановне одной приходилось подготавливать все для ярмарки: говорить с приказчиком, следить, как строятся палатки и навесы, проверять качество горилки, осматривать волов и коров, предназначенных на продажу. В эти дни Никоша был предоставлен самому себе, с нетерпением ожидая ярмарки.

Несмотря на плохую погоду, на ярмарку привезли из Ромен вертеп. С гурьбою хлопчиков Никоша поспешил к площади, на которой уже стоял небольшой походный домик из досок и картона. Верхний этаж имел балюстраду, внизу же устроена была комнатка, в которой находился трон царя Ирода.

Вскоре началось и представление. Нарядно одетые деревянные куклы двигались, плясали и пели, совсем как люди, только движения их были слишком быстрыми и судорожными. Дивчины, молодицы, хлопцы, дядьки, старики и старухи сгрудились перед вертепом и затаив дыхание смотрели, как восточные цари идут к колыбели Христа, как ангелы славят его рождение. С ужасом следили они за царем Иродом, отдающим приказ истребить новорожденных младенцев. Первая часть представления заканчивалась появлением Смерти в виде скелета с косою — ею Смерть убивает Ирода. Малыши так пугались, что начинали громко реветь, когда она говорила:

Зато второе отделение вызвало бурный смех и всеобщее веселье. Здесь и старый дид с бабой, и солдат, и цыган с цыганкой, и поляк с полькой, и дьяк, и, наконец, запорожец с чертом. Черт оказался вертлявым, с острой мордочкой, длинными рогами и тонким хвостом с кисточкой на конце. Никоше он очень понравился, только показался жалким и забитым. Все эти смешные фигурки плясали, пели, дрались, ссорились и мирились.

Особенно восхитил Никошу запорожец. Он вышел в красном жупане, в широченных шароварах, с огромной кривой саблей и важно запел:

Потом появилась цыганка, и запорожец просил ее погадать ему. Она гадала и просила награды.

Цыганка . Не жалуй, батеньку, копиечки, дай дви.

Запорожец . Що ты кажешь, цыганко? Я не дочуваю [9] Не слышу. .

Цытанка . Да я й сама, козаче, знаю.

Той я кажу: не жалуй копиечки, да дай дви.

Запорожец . За що або и на що тоби, скажи, будь ласкова.

Цыганка . Я б соби, голубе мый сизий, рыбки купыла.

Запорожец . Може б, ты, цыганка, й товченыки [10] Лепешки из толченого мяса или рыбы и в то же время — удар, тумак. йила?

Цыганка . Ох, йила б, козаче-бурлаче, да деж то их взяты?

Запорожец . Цаплена ты голова! Чому давно не казала? Я б тоби повну пазуху наклав. От тоби товченыки, от тоби товченыки!

Скупой запорожец бил своей саблей цыганку, она с визгом убегала от него. Зрители были в восторге.

Тем временем ярмарка оживлялась. Опошнянские горшки, глечики, макитры, куманьки — желтые, коричневые, расписные, цветастые призывали покупателя, радовали глаз своими формами и красками. А там воз с решетиловскими смушками — серыми, черными, завивающимися ровной, упругой волной. Чумаки привезли астраханские селедки, сушеную рыбу — тарань. А тут рядом и ятка с горилкою — пей не хочу! Чумаки с дальней дороги уже пропивают заработанные гроши: «Лучше пропить, чем дегтю купить!» — смеется здоровенный усатый чумак, выпивая чарочку. «Пило б и ледаще, як бы було нащо!» — отвечает другой постарше. Тут же приходят музыканты со скрипкой и бубном, и начинается веселье. Усатый чумак сбрасывает с себя жупан и отплясывает козачка во всю силу:

Чумак постарше запевает:

На другом конце площади продают скот. Пепельно-серые волы задумчиво жуют солому. Рыжие коровы протяжно мычат и поводят равнодушно-томными глазами. Блеют кудрявые овцы, сбившись в большой грязно-серый ком.

Никоше нужно везде поспеть, все посмотреть и услышать. Вон на краю дороги сидит старый-старый слепой бандурист. С ним босоногий мальчик-поводырь. Слепец перебирает струны бандуры и поет хриплым речитативом:

Никоша видит, как из-под закрытых век кобзаря вытекает одинокая слеза, и бросает в его шапку большой медный пятак.

Лишь к обеду он явился домой, усталый, полный до краев впечатлений этого волшебного, сказочного дня. Мимо его ушей шли жалобы Марии Ивановны на то, что на ярмарке плохо продается скот, что за волов едва-едва дают по двадцать карбованцев вместо тридцати, а коров и вовсе не покупают, что дороги размыты дождями…

Через два дня ярмарка закрылась. Наступили скучные будни.

Пора было уже учить старших — Никошу и Ваню. К ним наняли «на вакации» учителя-семинариста, убоявшегося бездны семинарской премудрости и предпочитавшего горилку священным молитвословиям. За сто рублей он должен был обучить обоих хлопчиков всем наукам: грамоте, закону божию и четырем действиям арифметики. «Вчитель» носил густые лохматые усы и синий сюртук с большими костяными пуговицами, которые составляли его особую гордость, вызывая восхищенную почтительность дворни. За трапезой он весьма исправно опустошал свою тарелку, замечательно чисто обтирая ее хлебной коркой, когда содержимое исчезало. Кроме того, почтенный педагог обладал искусством изготовления наилучшей ваксы для сапог и чернил.

При всех этих его превосходных качествах учение шло недостаточно плодотворно, так как семинарист явно предпочитал горилку урокам. Он часто сказывался больным и сидел в своей горнице с головой, обвязанной мокрым полотенцем, и с необычайно взлохматившимися усами. Но так или иначе, мальчики выучились грамоте и уже приступали даже к таинствам сложения и вычитания, когда учитель был спешно изгнан из дома. Одна из дворовых девок, видя, что таиться ей уже все равно поздно, покаялась Марии Ивановне в необдуманном поведении и назвала виновника своего затруднительного положения. Мария Ивановна долго корила виновную, а затем вызвала «вчителя» и, несмотря на его болезнь и костяные пуговицы, дала ему расчет.