Николай Степанов - Гоголь

Дорогой Гоголь говорил о своем труде, о том, что предмет его становится все время глубже и глубже и по окончании первой части он примется за продолжение.

— Дальнейшее продолжение его, — признавался он Анненкову, — выясняется в голове моей чище, величественней. Теперь я вижу, что со временем может быть кое-что колоссальное, если только позволят слабые мои силы.

К семи часам вечера, незадолго до «Аве Мария», наступала на смену дневной жаре прохлада. Гоголь с Анненковым, к которому нередко присоединялись Иванов и Иордан, отправлялись на прогулку по улицам Рима. По дороге они обычно встречали духовную процессию во главе с толстым аббатом, шедшим под балдахином с дарохранительницей. После краткой молитвы у импровизированного алтаря на углу улицы аббат благословлял столпившийся народ. Вечернее солнце обливало пурпуром знамена и полотнища с фигурами святых, кресты, фонари, рясы нищенствующих монахов, цветные платья молящихся женщин. Эту сцену и запечатлел Александр Иванов на своей акварели «Ave Maria». Это был папский Рим, напоминающий о могуществе Ватикана.

А кварталом дальше два молодых водоноса, поставив ушат на землю, смешили друг друга рассказами и анекдотами, весело хохоча над своими шутками.

— Нынешние римляне, — заметил Гоголь, — без сомнения, гораздо лучше своих праотцев, которые не знали ни их неистощимого веселья, ни их добродушной любезности.

Возвратясь с прогулки, все собирались в комнате Гоголя и усаживались за игру в бостон. Это была необычная карточная игра. Гоголь сам изобретал ее правила и законы, мало заботясь о происходившей путанице и недоразумениях. Он даже аккуратно записывал на особой бумажке итоги игры, хотя это было совершенно лишним, поскольку каждый раз возникала необходимость вновь изменять ее правила.

Собравшиеся сидели при слабом свете ночника, которым Гоголь необычайно гордился. Ведь при таких же римских лампадах, как он уверял, работали, веселились древние сенаторы. Взяв в руку флягу орвиетто, он мастерски сливал верхний слой оливкового масла, заменявший пробку, и разливал по бокалам рубиновое, немного терпкое вино.

С Александром Ивановым Гоголя сближала и самоотверженная отдача художником всего себя любимому искусству, и широта грандиозного замысла, и мечта о прекрасном человеке, очистившемся от земной скверны. Подвижническая работа Иванова над картиной перекликалась с работой Гоголя над поэмой.

Гоголь нередко приходил в мастерскую Иванова, который писал его портрет. Но, и помимо портрета, Гоголь по просьбе художника позировал ему для персонажей его картины. В «Явлении Мессии» есть фигура человека с седеющими волосами, худым, заостренным лицом, в хламиде бруснично-желтоватого цвета. Это Гоголь. Он стоит в скорбно-суровой позе в той группе людей, которая завершается двумя всадниками. Иванов сделал для своей картины ряд эскизов с Гоголя, проникновенно передав на них вдохновенно аскетический облик писателя.

Как-то утром вместе с художником Гоголь зашел в его мастерскую. В обширном помещении, загроможденном всяческим хламом, старыми мольбертами, стульями, холстами, в центре стояла картина «Явление Мессии», над которой художник работал уже более шести лет. Этой картиной Иванов хотел выразить неимоверные страдания народа, ждущего облегчения своей участи, исполненного страстной веры в будущее. Но эта идея представлялась художнику в религиозно-мессионистических образах евангельской легенды. Может быть, поэтому картина двигалась медленно. На ней уже были с поразительной силой и душевной экспрессией изображены и народ, с внезапно пробудившейся надеждой и верой смотрящий на Иоанна, и сомневающиеся мытари и фарисеи, сурово-вдохновенная фигура Крестителя, указывающего на шествующего вдали на фоне мягко умиротворенных гор и бесконечного простора голубого неба Мессию-Христа. Но самый облик Христа не давался художнику, все время мучительно волновал его.

Иванов стремился к реалистической правде изображения. Он бродил по Риму и его окрестностям, зарисовывая типы, пустынные места, камни, ветки деревьев. Каждая деталь в его картине была результатом долгого труда, сосредоточенного изучения. Но не в натуралистической точности он видел свою цель, а в выражении духовного начала, идеи, которая должна возникнуть из всей композиции, из трактовки отдельных фигур.

С горечью жаловался Иванов на отсутствие поддержки, на то, что начальство Академии собирается лишить его пенсиона, требует в годичный срок завершить картину.

— Меня уже запрашивают: намерен ли я оставаться в Италии или располагаю возвратиться в Россию. Они считают, что жалованье, выигрышный угол на выставке в Академии есть уже высокое блаженство для художника. А я думаю, что это есть совершенное его несчастье. Художник должен быть совершенно свободен, никогда ничему не подчинен, независимость его должна быть беспредельна! — Иванов почти задохнулся от волнения и замолк. Гоголь понял, насколько болезненно переживал художник угрозу возвращения с незавершенной картиной, опасность казенного контроля над своим вдохновением.

— Вы сделали все, что другой художник почел бы достаточным для окончания картины. Все, что относится до умного и строгого размещения группы, исполнено в совершенстве. Самые лица получили свое типическое сходство согласно евангелию. Вид всей живописной пустыни исполнен так, что изумляются сами ландшафтные живописцы! — заметил Гоголь, стараясь успокоить художника. — Для того чтобы добиться изображения главного в картине, — продолжал Гоголь, — представить в лицах весь ход человеческого обращения к Христу, необходимо самому художнику постигнуть всей душой это обращение.

Иванов внимательно слушал и соглашался со своим собеседником. Он высоко ценил взгляд Гоголя на искусство и благоговел перед ним как писателем.

Разговор перешел на положение русских художников в Риме. Иванов рассказал Гоголю о бедственном положении художника Шаповалова, который получал стипендию от Общества поощрения художников и занимался под руководством Иванова. Неожиданно Шаповалов лишен был пенсиона и оказался без куска хлеба. Сам Иванов тоже сидел без денег. Положение было отчаянным.

Гоголь знал этого молодого художника, своего земляка (по-украински его фамилия была Шаповаленко). Перед его глазами предстало вихрастое побледневшее лицо крестьянского паренька, трудолюбиво копировавшего картины Перуджино в Ватикане. Это был славный застенчивый юноша, который преданно трудился во славу искусства и жил только на свой крохотный пенсион.

Гоголь пообещал, что он публично прочтет «Ревизора» в пользу Шаповалова, хотя и очень не любит выступать перед большим количеством слушателей.