Владимир Соловьев - Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека

А теперь истории про Довлатова от Изи Шапиро — будучи оба репликантами, они иногда состязались в юморе.

Однажды, после очередного семейного стресса, я пожаловался Сергею, что у меня, кажется, депрессия. В каждой руке у меня было по пирожку, один я жадно доедал.

— Судя по твоему аппетиту, на депрессию это не похоже.

— Я ем не от голода, а на нервной почве, — сказал я.

Сергей терпеть не мог оставаться в должниках.

— Даже представить себе не могу, как это можно занять и не вернуть, — говорил он. — Уж лучше, чтобы тебя на твоем дне рождения при гостях немецкая овчарка на кухне в жопу е**а.

Однажды Сергей пришел домой в новой кожаной куртке.

— Откуда у тебя эта куртка? — спросила Нора Сергеевна.

— Мне ее Володя подарил.

— Подарил ли ты ему что-нибудь взамен?

— Да, мама, — ответил Сергей. — Шестьсот рублей.

В «Записных книжках» приведен другой вариант этой истории, ослабленный по причине отсутствия вездесущей Норы Сергеевны и снижения роли Довлатова, — вместо главного героя он становится рассказчиком (как и в байке о половом бессилии):

«Встретил я как-то поэта Шкляринского в импортной зимней куртке на меху.

— Шикарная, — говорю, — куртка.

— Да, — говорит Шкляринский, — это мне Виктор Соснора подарил. А я — ему шестьдесят рублей».

Судя по изменению 600 рублей на 60 после денежной девальвации 1961 года, записанная история вторичного происхождения, хотя потускнела она не от старости. Случалось, Довлатов был не только редактором, но и цензором самого себя.

Шутки шутками, но это было железным домашним правилом Довлатовых — возвращать долг. Я уже упоминал, как занес Сереже для опохмелки початую бутыль, по пути еще разлил, а Сережа вернул мне сторицей — «Абсолют» прямо из магазина. Человек я не сильно пьющий, а потому пытался всучить бутылку обратно Сереже, но он меня убедил: «Мне нельзя — могу снова загудеть».

А тогда, вернувшись со староновогодней гульбы с Шапирами, я с сожалением выключил телевизор со знаменитым — 32 «Эмми»! — Нилом Шапиро в разноцветных подтяжках и пошел работать. Завтра — нож к горлу, кровь из носу — я должен отослать этот кус воспоминаний в «Русский базар» бывшей Наташе Наханьковой, а теперь по мужу Наташе Шапиро: чтобы быть ближе к народу?

Мы выдавливаем из братьев Шапиро рассказы о Довлатове для этой книги, а заодно — чтобы они не канули в Лету и чтобы Изя и Соломон не остались в долгу перед покойником: столько о них устно и письменно нарассказал! Иногда, кстати, они пытаются опровергнуть его рассказы, но в конце концов их подтверждают — целиком или частично.

Такой вот пример. Как Соломон Шапиро поругался на похоронах матери с раввином: «Понаехало тут всякое говно из Ужгорода». Привожу по памяти Сережин рассказ, который он варьировал от случая к случаю. Раввин, как я понимаю, был из наших, в смысле — эмигрант. Так вот, будто бы он воздел руки к небу и наслал на Соломона страшные еврейские кары, на что Соломон сказал по-английски: «Знаю я вашу веру, электричеством в субботу пользоваться нельзя, а людей обжуливать можно…»

Спрашиваю у Соломона: было — не было?

— Известное дело, Сергей, как всегда, гиперболизует…

— Художества ради, да? А как было на самом деле? Скандал был?

— Точно не помню. Человек я несдержанный, могу иногда жопу показать.

— В смысле?

— Ну, когда пьян…

— Вы были пьяны?

— Ну да. С горя же…

— Соломон, хватит ходить вокруг до около! Вы сказали раввину, что понаехало всякое говно из Ужгорода?

— Не исключено. Ну, сказал. Вышел такой и начал ханжить. Общие слова, риторика, еле по-русски говорит — вот я и не выдержал. Но никаких проклятий он на меня не насылал. Этого еще не хватало! Сергей домыслил.

— Как насчет субботы? — продолжаю пытать Соломона.

— Да нет же. Наоборот, я чувствую себя евреем, отношусь с уважением к обычаям…

— Про субботу говорили или не говорили? — наседаю я.

— Откуда я помню? Это же в 1982 году было. Столько лет прошло. Мог, конечно, сказать. Такой тип был, что я мог что угодно сказать. Сам напросился!

— Соломон, — спрашиваю его в другой раз, — а правда, что вам платят зарплату только за то, что вы ходите на работу. Сережа говорил, — тороплюсь я сделать ссылку.

— Зачем же так? Опять довлатовское преувеличение. Работа и правда не пыльная. Помните, как в Союзе говорили? Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем.

— Погодите, Соломон! Здесь-то вам платят в долларах, а работаете вы, как в Союзе, да?

— На совести Сергея, — отрезает Соломон, и я понимаю, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут.

Светлана Шапиро, жена Соломона, вспоминает Довлатова не так чтобы с восторгом — ложка дегтя в бочку меда. Пусть она его недолюбливала, однако для равновесия ее минусовые истории не помешают. Вот одна из них:

Наша дружба с Сергеем завязалась в начале 80-х. Встречались нередко, Сергей приходил к нам с Леной. Иногда мы к ним. В отличие от Соломона, у которого с Сергеем сложились довольно нежные отношения, я всерьез Довлатова не воспринимала, дышала ровно. Сергей дарил нам свои книжки с надписями — остроумными и неглубокими. Когда у него вышла очередная книга, «Заповедник», он сделал на ней такую надпись: «Дорогим Свете и Соломону. Вы — единственная награда за все эмигрантские потери». Таким автографом можно гордиться и такие отношения надо было ценить и беречь. Через несколько дней я зашла к Довлатовым и увидела на столе стопку «Заповедников». Машинально открыла книгу и прочла на первой странице: «Дорогому Науму Сагаловскому. Вы — единственная награда за все эмигрантские потери». Открыла следующую: «Дорогому Аркадию Львову. Вы — единственная награда за все эмигрантские потери». И так в каждой книжке.

Мне эта история показалась забавной, но никак не предосудительной. Знаю по себе — иногда придумать оригинальную надпись на книге труднее, чем сочинить целую книгу. Ладно, шучу. Между прочим, сам Довлатов приводит аналогичный случай с Бродским, когда Сережа попросил его подписать сборник Галчинского, где четыре стихотворения были переведены Осей.

Иосиф вынул ручку и задумался. Потом он без напряжения сочинил экспромт:

Я был польщен. На моих глазах было создано короткое изящное стихотворение.

Захожу вечером к Найману. Показываю книжечку и надпись. Найман достает свой экземпляр.

На первой странице читаю:

У Евгения Рейна, в свою очередь, был экземпляр с надписью: