Беата Ардеева - Оно того стоило. Моя настоящая и невероятная история. Часть I. Две жизни

Через пару недель таких волнений я обратилась к косметологу. Я испуганно все ей рассказала и спросила, «очень ли заметен этот перекос в моем лице?» (представляю свои полные ужаса глаза в тот момент…). Косметолог была вынуждена внимательно меня осмотреть: она тоже все это увидела и деликатно ответила, что «ну, не очень заметно». Но все равно это было ужасно…

Как я все исправила? Ну, сначала я горестно упомянула этот свой дефект на приеме у одного из невропатологов. Врач посмотрела на меня с недоумением: «Да?! Ну, какие кости у тебя смещены?!». Конечно, я очень порадовалась, что некоторые моих дефектов не замечают!

Потом я набралась мужества и все-таки рассказала об этой ужасной проблеме подруге Карине – я уже была готова к любой реакции. Обошлись без медицинского осмотра: Карина просто внимательно на меня посмотрела и сказала: «Не знаю, Ань, я ничего не вижу!».

И все, в скором времени это странную асимметрию перестала видеть и я тоже. Но до сих пор с улыбкой вспоминаю тот прием у косметолога: ну я настолько была убеждена и так четко видела или представляла свое перекошенное лицо, что таким же его увидела и она! Вот так, выходит, любую чушь можно внушать и себе и окружающим.

Голос всегда был предметом моей гордости: перекричать меня было сложно, а потом я стала еще и зарабатывать деньги как «артист разговорного жанра». Да и вообще, вся журналистская профессиональная жизнь строилась на общении.

Еще в детстве я пришла поступать в хор русской народной песни. Прослушав мое выступление, педагоги громко и с грустью обсуждали: «Ну, слух, конечно, не идеальный, но… какой голос!». Ну, мне вполне хватало выступлений в пионерских лагерях – хор и певческая карьера не были необходимы.

С голосом и общением всегда была связана моя работа: я не была певицей, но в моей профессии он тоже был очень важен! Конечно, я не думала об этом раньше и теперь была в полнейшем шоке – голоса просто не было! После аварии и реанимации голос пропал. Он не стал глуше или тише – просто исчез. Первое время и с большим трудом я говорила шепотом, потом громким шепотом – при этом очень медленно, забывая и путая слова. Даже пьяные говорят значительно быстрее и четче, и это было похоже на речь чудовищно пьяного или недоразвитого человека.

Совершенно рассеянный взгляд дополнял новый образ. Я привыкла чувствовать себя звездой, и вдруг все стали относиться ко мне с жалостью и отвращением. Я могла очень быстро и четко думать о неправоте своих собеседников, но медленным шепотом доказывать что-то бесполезно. Я долго работала над тем, что кажется самым простым, утешая себя, что мой случай еще не самый сложный: некоторые после комы изъясняются вообще только матом. У меня было проще: не было голоса, но шептать я могла на пяти языках; впрочем, матерный, действительно, вспоминался в первую очередь.

Вспоминаю, как вскоре после реанимации я рассказывала врачу о подруге, которая в тот момент не работала. При всем желании я не могла вспомнить слово «тунеядствовать», но точно знала, как сказать это матом. Представляю, как это могло звучать моим медленным шепотом, но я хотя бы понимала, что лучше вообще промолчать…

Знаете, чем отличается мат от диамата? Что такое «диамат» никто не знает, но все делают вид, что понимают, а с матом наоборот – все знают, но делают вид, что не понимают. Все-таки русский мат это отдельный и именно очень живой язык. Его нельзя сравнить с иностранной нецензурной лексикой, потому что там «ругательства», а тут именно язык. И в нем столько эмоций, и им можно так много выразить! Возможно, поэтому все остальные и «правильные» слова в критических ситуациях кажутся ненужными…

Мой диагноз «дисфония» мне ни о чем не говорил – я всем сообщала, что у меня просто сел голос, и скоро он уже восстановится. Этот процесс занял три года, подарил большой “логопедический” опыт и заставил уважать всех за умение говорить. Это только кажется простым делом…

С трудом я научилась озвучивать свои мысли и просьбы, вскоре познакомилась с реакцией незнакомых людей на свою речь, заранее готовила короткие ответы на идиотские вопросы. Они же не слышали моих мыслей, и это была большая удача.

Самые частые их вопросы и самые честные мои ответы я гневно описывала в дневниках. Это не изменяло реакцию людей на мой голос, но успокаивало меня лично.

А если я еще и улыбалась в разговорах, то меня непременно спрашивали, хорошая ли была «гулянка в выходные»… Видимо, я получила тогда, ну, за все мои гулянки в «прошлой жизни». Теперь они сменились долгими изучениями процесса восстановления голоса…

Лучше всех на мой неразборчивую речь в телефонных разговорах реагировал отец: «Не понял – что нужно сделать?!».

Уже позднее, и после длительных упражнений, мой голос мог казаться просто «осипшим», но это не значит, что дурацкие истории, связанные с реакцией на него, прекратились.

Однажды, например, на улице мне вручили очередной «сертификат» от какого-то салона красоты: позвонившая по оставленному телефону девушка трудолюбиво и жизнерадостно приглашала меня на SPA-процедуры. Когда я сообщила ей, что завтра у меня не будет времени посетить салон, она спросила: «А, завтра вы опять бухать будете?!».

Я подумала, что ослышалась, и переспросила: «Что, простите?», а она уверенно повторила яснее: «Завтра вы опять пить будете?» и даже собиралась продолжать разговор (видимо, это такой «дружеский стиль» в общении с клиентами). Не знаю, зачем таких дур берут на работу в салоны красоты, и, конечно, общаться по телефону я предпочитала со знакомыми мне людьми.

Сначала были занятия с логопедами в постреанимацинном отделении. Потом каждый день я пыталась произносить скороговорки, с выражением читала стихи… Это продолжалось три года: грустно, но некоторые истории я все равно вспоминаю с улыбкой. Эти истории есть в дневниках.

На занятиях врачи компетентно сообщали, что мой голос теперь, даже после лечения станет другим. Это меня не удивляло, потому что он и так уже был «очень другим», и я надеялась хоть на какой-то…

Впрочем, уже скоро, услышав меня после интенсивных занятий, моя подруга сказала: «У тебя опять твой голос!». Конечно, он был несколько другим – хриплым и очень слабым, но, видимо, тембр остался тот же. Таким «другим» голос мог быть и раньше: например, после ночи алкогольного веселья, но тогда удавалось восстанавливать его без участия логопедов…

Два месяца я провела в известном центре патологии речи и нейрореабилитации, где оценила все разнообразие отклонений… Так я познакомилась с фониатрией и методикой групповых занятий, плюс множество психологических нюансов. Я уже была в депрессии и замечала в основном неприятные детали, как и во всем в своей жизни вообще.