Александр Эткинд - Мир мог быть другим. Уильям Буллит в попытках изменить ХХ век

Непрерывная и все более грубая слежка московских служб раздражала Буллита, но и приводила его в азарт. Он, однако, воспринимал это как обычное поведение режима, вряд ли понимая, что Кремль вел против него целенаправленную кампанию личной компрометации. Но и без этого он был в ужасе от актов бессмысленного насилия, которые развертывались прямо за стенами Спасо-хауса. Первого мая 1935 года он писал президенту: «Террор здесь не прекращался, но сейчас он сделался так интенсивен, что в страхе пребывают и самые ничтожные, и самые могущественные из москвичей». Аресту и высылке, с изумлением рассказывал он Рузвельту, подверглись все, кто учил японский язык в Ленинграде, и все, кто лечил зубы иностранным дипломатам в Москве. В марте 1935-го редактор американского журнала Foreign Affairs через Буллита заказал статью Бухарину; посол обещал передать просьбу и при встрече с Бухариным настоять на том, чтобы тот написал статью. Они в это время часто виделись, и Буллит знал, что Бухарин жил от одной чистки к другой, все время ожидая ареста. Андрейчин уже был в «Люблянке» (так писал Буллит), и посол признавался президенту в своей неспособности сохранять позу дипломата: «Поддерживать сладкую любовную беседу с русскими в этих условиях необычайно трудно. Я не могу, конечно, сделать ничего, чтобы спасти этих людей. Строго между нами, я получил записку от Андрейчина, которую он с оказией переслал из Люблянки: он просит меня, ради всего святого, не делать ничего, чтобы помочь ему, потому что если я попытаюсь, его наверняка расстреляют» (Буллит так и писал, Lyublyanka). Позже он признавался Рузвельту, что единственное, чем теперь можно помочь русским друзьям, – это не общаться с ними [153].

Тогда Андрейчина не расстреляли. Свой срок – 10 лет за шпионаж и троцкизм – он отбывал в страшных лагерях Ухты и Воркуты; но похоже, его хранили для более важных государственных дел. В январе 1938-го его вернули в Москву, в Бутырскую тюрьму. Там он провел еще два года, а с началом войны болгарина освободили и, более того, трудоустроили в Совинформбюро. Вместе с этим агентством его эвакуировали в Куйбышев, и там он вновь встретился с сотрудниками американского посольства, эвакуированного туда же. 28 декабря 1941-го его принял Эдвард Пэйдж, второй секретарь посольства; он рассказал об этой беседе в обстоятельном меморандуме и, поскольку речь в ней шла о Буллите, переслал ему эту «совершенно секретную» записку. Этот документ никогда не публиковался, и я перескажу его почти полностью.

Пэйдж сообщал, что Джордж Андрейчин только что приехал в Куйбышев из шестилетней ссылки в Коми и что он «полностью реабилитирован (что бы это ни значило)», с иронией отмечал Пэйдж. Андрейчин благодарил за поддержку, которая заключалась в том, что Чарли Чаплин через бывшего посла Буллита послал ему 500 долларов, что – пояснял Пэйдж – будет достаточно для Андрейчина и его семьи в течение этой зимы. Далее, мистер Андрейчин поделился с Пэйджем «исключительно интересными объяснениями некоторых загадочных аспектов советского поведения с 1936-го по 1939 год». Согласно Андрейчину, бывший посол СССР в США, ныне его коллега по Совинформбюро Александр Трояновский рассказал ему, Андрейчину, следующее: «В 1934 году Советское правительство слишком жестко обошлось с Буллитом, но на это были несколько причин. Во-первых, Сталин отказался выполнять обязательства, которые Литвинов принял на себя перед Рузвельтом. Во-вторых, Буллит отреагировал тем, что стал очень жестко вести себя с Литвиновым. В-третьих, русские подозревали Буллита в том, что он будто бы пытался поссорить их с японцами, а к конфликту с ними они не были готовы. Тогда они попытались избавиться от Буллита, стараясь сделать его козлом отпущения за дурной поворот в советско-американских отношениях. Они считали его политиком, который попытается использовать свой успех в Москве, чтобы добиться президентства или хотя бы поста госсекретаря. Они верили, что сумеют помешать планам Буллита, дискредитировав его в глазах президента прямым саботажем его миссии, и не жалели сил, чтобы достичь этого результата». Трояновский говорил Андрейчину, что сам принял участие в этих усилиях. Трояновский говорил еще, что Буллит «загипнотизировал» некоторых дипломатов (он называл Хендерсона, Кеннана и Тейера), передав им свои антисоветские взгляды; в это, по его словам, верили в Кремле. Трояновский подчеркивал и свои необыкновенные возможности, говоря Андрейчину: «В американском посольстве думают, что я не знаю, что они там делают. Но у меня много средств и методов узнать все, чем они занимаются» [154].

Надо признать, что Трояновский и его московские коллеги тогда переиграли Буллита. Рузвельт считал Буллита ответственным за ухудшение отношений с Советами и это было одной из причин того, что он охладел к нему в конце 1930-х, а в Москву послал Дэвиса, во всем противоположного Буллиту. Но в конце 1941-го, когда война казалась почти проигранной и СССР отчаянно нуждался в американской помощи, Трояновский с коллегами решились на обратный ход; в этом и был смысл встречи Трояновского с Андрейчиным и встречи последнего с Пэйджем. Пытаясь отмотать эту историю назад и используя спасенного ими Андрейчина, Трояновский (или, возможно, его непосредственный начальник Соломон Лозовский) передавали, что Советское правительство «совершило ошибку, недооценив Буллита и сделав из него врага, и эта ошибка должна быть исправлена любой ценой… Советско-американские отношения крайне важны для России, и надо сделать все, чтобы улучшить их». В ноябре Буллит был назначен личным представителем Рузвельта на Ближнем Востоке, и Трояновский знал об этом; в Наркоминделе все еще считали, что Буллит делает высокую карьеру. Пэйдж так и понял ситуацию: «Трояновский предложил Андрейчину, чтобы он, являясь одним из старейших друзей Буллита, чей арест и высылка сыграли немалую роль в его отъезде, попытался восстановить контакт с ним, написав ему письмо и использовав свое влияние для смягчения взглядов Буллита на Советский Союз». Однако опытный Андрейчин, похоже, не хотел помогать режиму, от которого принял многолетние и бессмысленные страдания. Следуя инструкции, он написал Буллиту два письма, но они были полны жалоб на его одиночество в России, тоски по американским друзьям и пожеланий успеха Америке в ее войне с Японией. Передавая эти письма через американских дипломатов, Андрейчин мог быть искренен: «До тех пор пока я здесь, я не могу чувствовать себя в безопасности. Ты можешь представить себе, как эти страхи давят на меня днем и ночью», писал он в сентябре 1942-го. Он рассказывал Буллиту, как рад первым успехам американского флота в боях с японцами на Тихом океане и как на соседней улице Куйбышева, в посольстве Японии, тоже праздновали победы: несмотря на Перл-Харбор и последовавшую войну между Японией и США, дипломатические отношения между СССР и Японией продолжались в течение всей Отечественной войны, до августа 1945-го. То была стратегическая победа советской дипломатии и лично Соломона Лозовского, который с 1939-го руководил восточной политикой Наркомата иностранных дел. Отведя японскую угрозу, которую так боялся Сталин, от советских границ, он был расстрелян в 1952 году по другому делу стратегического значения, которым он тоже руководил, – делу Еврейского Антифашистского Комитета. Не пережил конца войны и близкий к нему по Совинформбюро Андрейчин. В 1946-м он стал начальником канцелярии первого лидера социалистической Болгарии Васила Коларова, а в 1949-м был арестован, вывезен в СССР и расстрелян НКВД как шпион американской и британской разведок. В 1989-м Андрейчина снова реабилитировали, что бы это ни значило, как говорил Пэйдж.