Павел Фокин - Маяковский без глянца

Дальше заговорил один из красавцев:

– Может, месье соблаговолит раздеться?

Маяковский:

– Догола?

Красавец:

– Что месье говорит?

– Месье спрашивает, что нужно снять, – перевожу я.

– Ну, если месье будет так любезен… пиджак…

Маяковский (резким тоном):

– Спросите, почему он не хочет видеть меня голым? Красивое зрелище!

Я молчу. Маяковский:

– Почему вы его не спрашиваете?

Я давлюсь от хохота. Удалившийся куда-то незаметно второй красавец вдруг появляется из портьеры и на вытянутых руках изящно наманикюренными пальцами несет два прямоугольных куска светлого шелка и говорит:

– Ну вот – все к примерке подготовлено.

Маяковский еще более злым тоном говорит:

– Пусть уберут эту дурацкую ширму, идиоты, я же снял только пиджак, а в таком виде вы меня уже видели.

Слыша длинную фразу, красавцы спрашивают:

– Месье желает что-нибудь?

Я перевожу о ширме. Они ее складывают к стенке, и я вижу Маяковского. Он уже почти кричит:

– Скажите им, что месье желает визу, и бес-сроч-ную! Говорю, что я не могу переводить все изрекаемые им глупости, да и красавцы не оценят их. Я советую Маяковскому успокоиться и посмотреть, что будет дальше. А дальше… Оба красавца вертятся вокруг Маяковского – один спереди, другой сзади. На запястье одного из них на ремешке подушечка с булавками. Он скалывает на плечах Маяковского два полотнища шелка, доходящие Маяковскому до колен. Я с радостью вижу в зеркале, что у Маяковского подергиваются губы и наконец-то он улыбается. Красавцы просят поднять руки, скалывают булавками бока будущей рубашки и подобострастно, с утомленным видом спрашивают:

– Как месье себя чувствует? Месье все удобно?

Я перевожу. Маяковский:

– Я прошу вас перевести точно: рубашка мне жмет в шагу, и нечего смеяться, переводите! Сейчас я пошлю ко всем чертям всю эту ерунду!

Я уже смеюсь до слез. Маяковский срывает рубашку прямо с булавками, бросает в руки растерянных красавцев и просит сказать, чтобы к завтрашнему утру все шесть рубашек были готовы – позднее они ему не нужны. Маяковский быстро надевает пиджак, и мы уходим.

Оказалось, что бывший муж Эльзы, Андрей Петрович Триоле, изысканный парижанин, из уважения к Маяковскому рекомендовал ему это роскошное учреждение. Уходя, Владимир Владимирович сказал:

– Вуалеточка, заключим мир, не сердитесь – ну где бы вы еще такое увидели?

Дмитрий Семенович Бабкин (1900–1989), филолог:

Пока Чуковский выступал с кафедры на сцене, Маяковский за кулисами готовился к выступлению. Он шагал из угла в угол по закулисной площадке и бормотал стихи. До нас долетали лишь отдельные строки. Он читал про себя маленький шедевр – «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче»; репетировал сцену встречи Поэта с Солнцем. Форма разговора, принятая в этом произведении, некоторое время ему не удавалась. Он несколько раз начинал обращение к Солнцу: «Слазь! довольно шляться в пекло!» Однако естественной интонации не получалось.

Увлеченный этой работой, Маяковский не заметил, что пролетел уже целый час, а между тем вступительное слово Корнея Чуковского, на которое было отведено 15–20 минут, все еще продолжалось. <���…> О стихах Маяковского Чуковский как будто бы совсем забыл. Частично почему-то упомянул о своих стихотворных опытах, сказал о том, как он писал свою сказку о мухе-цокотухе. Одна дамочка крикнула из зала:

– Почитайте «Муху-Цокотуху»!

Маяковский продолжал репетировать диалог Поэта с Солнцем. Душа поэта была занята беседой с небесным светилом на высокую тему.

Солнце говорило:

И вот в этот момент Маяковский уловил из зрительного зала слова Корнея Чуковского о прозаической мухе-цокотухе.

Маяковский помрачнел. Передал через нас записку докладчику: «Корней, закругляйся».

Чуковский, не читая, отложил ее в сторону и продолжал рассказ о мухе-цокотухе.

Маяковский, потеряв терпение, вышел па сцену и, подойдя к кафедре, на которой стоял Чуковский, рявкнул:

– Слазь! Довольно болтать! – Он поднажал плечом на кафедру, и Чуковский, смущенно скрестив руки на груди, поехал за кулисы.

Эффект получился комический. В зале раздался смех. Этим бы, вероятно, дело кончилось, если бы некоторая группа женщин не вступилась за Чуковского.

Среди публики, которой так восхищался Маяковский, имелась значительная прослойка чадолюбивых мамаш и бабушек. Они воспитывали своих детей на сказках Корнея Ивановича. Чуковский развлекал своими сказками не только детей, но и взрослых. Поклонницы его таланта, прочитав в афишах его фамилию, явились в Капеллу поприветствовать его. Сейчас они неистово кричали:

– Чуковского! Чуковского!

Маяковский иронически улыбнулся, пожал плечами и ушел со сцены.

Корней Иванович стоял в углу, схватившись за голову, и стонал:

– Что мне делать?

– Слышишь, Корней, тебя зовут, – сказал Маяковский. – Меня не хотят. Иди.

Корней Иванович начал было отказываться, отмахивался. Владимир Владимирович посадил его на ту же самую кафедру и покатил обратно на сцену. Чуковский, продолжая исполнять роль смиренного мученика, состроил жалкую мину. Эффект получился еще более комический. Зал грохнул от смеха. Смеялись даже те чадолюбивые мамаши, которые первоначально заступались за своего сказочника.

Василий Абгарович Катанян:

В 1929 году на Тверском бульваре был книжный базар. По обеим сторонам аллеи стояли киоски. В воскресенье – объявлено – в киосках будут торговать писатели. В воскресенье на бульваре «вавилоненье столпотворенское». Толпа в затылок друг другу, как в фойе театра.

Погуляв, Маяковский идет «торговать».

Вокруг киоска сразу непроходимая пробка. На киоске появляется надпись: «Здесь торгует В. Маяковский».

Маяковский шутит, зазывая покупателей. Торговля идет бойко. Продавая свои книги, Маяковский надписывает их, рисует собачек, восход солнца в горах, девушкам – сердце, пронзенное стрелой. Каждому лестно. Отпуская первый том своего собрания сочинений, он предупреждает, что должен сделать в нем одну поправку.

– Здесь на портрете я молодой и бритый. Теперь я с волосами, я вам их здесь пририсую…

Все книги Маяковского распроданы. Один молодой человек, протискавшись сквозь толпу, спрашивает «Историю западной литературы» Когана. Кругом засмеялись. Надо было знать отношение Маяковского к Когану… Но делать нечего – торговать так торговать.

– Есть у нас Коган? – спрашивает Маяковский продавца.

Тот достает с полки «Историю», а Маяковский, сдувая пыль, вежливо осведомляется: