Борис Григорьев - Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России

Лопухина была близкой подругой обер-гофмаршальши А.Г. Бестужевой, а потому хитрый курляндец, показавший себя уже прежде ненадёжным человеком, в записочке Лопухиной сразу усмотрел возможность доноса и шанс на то, чтобы остаться в столице. Он немедленно отправился с запиской к Лестоку, и тот от неё чуть не подпрыгнул от радости. Лесток уже страдал от нереализованной мести к вице-канцлеру Бестужеву, и сразу принялся за дело. Ничего, что речь шла о жене М.П. Бестужева, — семья-то одна.

Сама записка на заговор явно не тянула, но Лестоку подвернулся сын Лопухиной Иван, камер-юнкер при дворе Анны Леопольдовны, а теперь потерявший место и топивший свою тоску в трактирах. Бергеру по заданию Лестока предстояло в присутствии свидетеля выпытать у Ивана Лопухина более подробные сведения, послужившие основанием для отправления указанной записки. Бергеру не составило особого труда войти в контакт, а потом и в доверие к подвыпившему графу Ивану и узнать от него, что тот очень тоскует по старым временам, и что настоящим царём России он считает царевича Ивана Антоновича. Вот этого было уже достаточно, чтобы Бергер явился в Тайную канцелярию и заявил «слово и дело». Свидетелем на беседе Бергера с Лопухиным выступил адъютант принца Гессен-Гомбургского майор М. Фалькенберг.

25 же июля Бергер и майор Фалькенберг были допрошены.

Бергер показал, что 17 числа он в трактире познакомился с Иваном Лопухиным, а после трактира их беседа была перенесена в дом Лопухиных, где хозяин стал жаловаться, что после свержения Анны Леопольдовны его понизили в чине, а новая государыня — незаконнорожденная и занимает русский престол не по закону. Караул, который был приставлен к царевичу Иоанну Антоновичу в Риге, проявлял к узнику симпатии, так что освободить законного наследника и возвести его на русский престол не представляло никаких трудностей. Иван Лопухин намекнул, что через несколько месяцев в России произойдут большие перемены.

Фалькенберг, со своей стороны, рассказал, что Иван Лопухин критиковал нынешнее правление, особенно Лестока, называя его «канальей», и хвалил «бывших» — Остермана и Левенвольде; утверждал, что прусский король окажет помощь Иоанну Антоновичу, а «наши, надеюсь, за ружьё не примутся». На вопрос майора, скоро ли всё это будет, Лопухин ответил утвердительно и обещал в случае удачного переворота не забыть и про Фалькенберга. Фалькенберг поинтересовался, не было ли в этом деле других сообщников, и Лопухин, поколебавшись с минуту, назвал австрийского посланника де Ботта д'Адорно (1693–1745) как верного слугу и доброжелателя рижского узника.

Немедленно допросили И.С. Лопухина, и тот после очной ставки с доносчиками во всём признался. 26 июля он дополнительно показал, что отец и мать сильно обижены отношением к ним Елизаветы и что к его матери перед своим убытием из России к месту новой службы в Берлин приезжал маркиз де Ботта. Австриец сказал ей, что не успокоится до тех пор, пока не освободит из заключения всё брауншвейгское семейство. Он добавил, что прусский король также будет помогать Анне Леопольдовне. Все эти слова Н.Ф. Лопухина передала своей подруге Анне Гавриловне Бестужевой-Рюминой, когда та была у Лопухиной в гостях вместе с дочерью Настасьей.

Н.Ф. Лопухина, которую допрашивали пока дома, подтвердила факт беседы с де Ботта и его намерение вернуть на престол Анну Леопольдовну, а также посвящение в содержание разговора А.Г. Бестужевой-Рюминой.

Допросили жену обер-гофмаршала М.П. Бестужева. Анна Гавриловна подтвердила, что всё, что она слышала в доме Лопухиных, де Ботта говорил и у неё в доме. Но жена Михаила Петровича Бестужева-Рюмина оказалась крепким «орешком» и много о своём участии в описанных выше разговорах не рассказала:

— Говаривала я не тайно: дай Бог, когда бы их (то есть брауншвейгское семейство. — Б. Г.) в отечество отпустили.

Более разговорчивой оказалась её дочь Настасья Михайловна (по родному отцу, первому мужу Анны Гавриловны, Ягужинская), подтвердившая показания Н.Ф. Лопухиной.

После этих предварительных допросов Н.Ф. Лопухину, её сына Ивана и А.Г. Бестужеву отвезли в крепость, а дочь Бестужевых оставили под домашним арестом. В крепости Лопухина рассказала следователям, что муж её тоже посвящен в планы австрийского посланника, а сын Иван в свою очередь вспомнил о том, что говорила А.Г. Бестужева его матери:

— Ох, Натальюшка! Ботта-то и страшен, а иногда и увеселит.

Потом к следствию привлекли прочих, второстепенных участников «заговора»: поручика Машкова, А. Зыбина, вице-ротмистра конной гвардии Лилиенфельда и его беременную жену Софию Васильевну, урождённую Одоевскую, адъютанта полка конной гвардии С. Колычева и др. Офицеры-гвардейцы не показали ничего нового, а вот СВ. Лилиенфельд рассказала, что с де Ботта она встречалась в домах Лопухиной и Бестужевой и там слушала разговоры о бывшей правительнице Анне Леопольдовне, что дамы высказывали сожаление о судьбе всего брауншвейгского семейства и о своей собственной участи, что Елизавета Петровна живёт «непорядочно», всюду беспрестанно ездит и бегает, что при Анне Леопольдовне им жилось куда вольготней.

Лилиенфельд оговорила также камергера князя С.В. Гагарина, но тот, как и отец С.В. Лилиенфельд, камергер двора её величества, заперся и ничего не показал.

И.С. Лопухина несколько раз поднимали на дыбу, но выбить из него дополнительные сведения следствию не удалось. Отец его Степан Лопухин на допросах признался, что недоволен своим положением при императрице Елизавете, что выслушивал непозволительные речи австрийского посланника и что сожалеет о судьбе несчастных Анны Леопольдовны, её мужа и сына, но всякий злой умысел против императрицы Елизаветы отрицал. Его, его жену и графиню Бестужеву ещё раз подвесили на дыбу, но те ничего нового сообщить следствию не могли.

Следствие спросило Елизавету, нужно ли было беременную Софью Лилиенфельд вызывать на очную ставку с оговоренным ею князем Сергеем Гагариным, на что Елизавета грубо ответила, что очную ставку с князем делать надо непременно, «несмотря на её болезнь, понеже коли они государево здоровье пренебрегли, то плутов и наипаче жалеть не для чего, лучше чтоб и век их не слыхать, нежели ещё от них плодов ждать».

Прусский посланник Мардефельд писал: «Офицеры, караулившие арестантов в крепости, рассказывали мне, что их подвергли невероятным мучениям. Ходят слухи, что Бестужева умерла под кнутом. Императрица часто присутствует инкогнито на допросах, когда обвиняемых не пытают».

Сознаваться арестованным было не в чем — разве лишь в досужих разговорах о судьбе бывшей правительницы и её сыне. Они могли только сослаться на свободные речи австрийского посланника и собственные ни к чему не обязывавшие комментарии. Однако специальное генеральное собрание приговорило троих Лопухиных и графиню Бестужеву к смертной казни путём колесования. Приговор подписала сама «Елизавет» — так подписывалась императрица России. «Милостивая» государыня приказала заменить казнь отрезанием языка и отправить всех в ссылку. С.В. Лопухина выслали в Селенгинск. Не пощадили и беременную княжну Одоевскую-Лилиенфельд: за недоносительство ей присудили отрубить голову, но по «помиловании» ей объявили, что после родов её ждёт наказание плетьми и ссылка.