Борис Григорьев - Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России

Михаил Петрович обвинил Гросса в том, что тот слишком предался саксонскому министру иностранных дел Генриху фон Брюлю. Пытаясь дискредитировать Гросса, он метил, конечно, в канцлера, своего младшего брата. Но Гросс устоял. Обвинения против него оказались бездоказательными.

В Варшаве он должен был склонять польских панов к участию в войне против Пруссии, но из этого у него ничего не вышло. «Поляков я и сам ныне возненавидел, и дельно, что вы их не любите», — писал он Воронцову.

В 1755 году дряхлый и больной, он был вызван из Дрездена в Петербург, где оставил умиравшую в чахотке жену. С 1756 года М.П. Бестужев-Рюмин был членом Конференции при Высочайшем дворе, а потом, поддержав М.И. Воронцова в попытках заключить русско-французский союз, сам вызвался поехать послом в Париж, написав Воронцову письмо:

«Ваше сиятельство достойным инструментом были примирения нашего двора с французским…; да соизволите же быть достойным инструментом и в назначении туда посла. Сия дистинкция во особливое удовольствие мне будет, и кредит ваш при французском дворе тем более умножится, когда ваш поверенный друг и слуга туда назначен будет».

Легко понять, пишет Соловьёв, как к этому назначению отнёсся канцлер, его младший брат. Впрочем, братья соблюдали наружные приличия и даже бывали друг у друга в гостях. Михаил Петрович однажды даже отобедал у Алексея Петровича, по поводу чего Уильяме сострил: «Можно себе представить, как был весел этот обед: если б на столе было молоко, то оно бы свернулось от этих двух физиономий».

Молока на столе, конечно, не было…

Таким образом, к концу своей карьеры и жизненного пути Михаил Петрович стал символом неприятия «системы» своего брата и торжества противоположной, воронцовско-шуваловской, системы взглядов на внешнюю политику России.

По пути в Париж Михаил Петрович заехал в Варшаву и оттуда в письме Елизавете Петровне успел снова «лягнуть» ненавистного «шваба» — посланника Г. Гросса. Потом было свидание с умирающей женой, бежавшей из Дрездена от нашествия прусской армии. 2 марта 1757 года он из Праги снова обратился к И.И. Шувалову, теперь уже к могущественному фавориту Елизаветы Петровны. Дипломат просил о финансовой помощи его жене, ранее потерявшей имение в Силезии, разорённое прусской армией, а также о выделении ему «землицы» в Лифляндии в знак 60-летней службы на благо отечества. Но фаворит, кажется, оставил обращение без ответа, как не ответил и на прозрачные «намёки» о возможности повышения оклада, как у французского посла в Петербурге Лопиталя (26.12.1757), об отсутствии средств поехать на воды в Аахен на лечение (16.4.1758).

Сам больной, Бестужев повёз жену умирать в Париж. Его предшественник Ф.Д. Бехтеев (1716–1761) описывал аудиенцию русского посла у Людовика XV в самых хвалебных выражениях: и осанка у него была величественная, и речь уверенная и громкая, и вообще он выступал с достоинством, «не давая себя оглушить многословием здешним».

Граф А.Р. Воронцов (1741–1805), племянник М.И. Воронцова, посетивший в начале 1760-х годов Париж, описывая жизнь посла М.П. Бестужева-Рюмина, сделал такое интересное наблюдение:

«В его доме была Греческая церковь, а священником в ней был один монах, ставший впоследствии архиереем; это был самый большой фанатик, какого мне когда-либо случалось встречать. Он ставил в неловкое положение посла, а также всех находившихся в Париже русских, обращаясь к ним с наставлением в своих проповедях. Он хотел, чтобы все путешественники и светские люди жили монахами».

Кем-кем, но монахом Михаил Петрович никогда не был, как и многие в его роду. На самом деле в Париже всё было не так просто, и монах тут был ни при чём. Проблемы послу создавали французы, оказавшиеся не такими уж и сговорчивыми, какими он себе их представлял. Давала о себе знать и болезнь. Последнее письмо Михаила Петровича графу И.И. Шувалову было написано 14 октября 1759 года. В нём Бестужев заверял Ивана Ивановича, что приступил к поискам кандидата для Российской Академии художеств вместо умершего Лорена. Он хлопотал по делам до последнего дня.

Сначала умерла его жена, а потом, 26 февраля 1760 года, скончался он сам.

Завещание его подписал советник Фёдор Чернев, с которым он работал ещё в свою бытность в Вене.

Поехать и умереть в Париже…

Это станет заветной мечтой потомков Михаила Петровича…

Заканчивает Михаил Петрович свою «скаску» 1754 года словами: «Детей не имею, а о крепостных моих людях, сколко мужеска полу числом, и в деревнях, в которых уездах оне находятся, за давным моим из России отсутствием подлинной ведомости дать не могу». За такими сведениями он советует обратиться к генерал-лейтенанту Ивану Лукьянычу Талызину, «который по своему от меня жалованию моими деревнями управляет».

Следить за своими крепостными и деревнями у М.П. Бестужева и в самом деле просто не было времени.

Прежде чем переходить к изложению разыгравшейся на петербургских подмостках подспудной борьбы русской и французской дипломатии, расскажем о том, что помогло Бестужеву-Рюмину перехитрить своего ярого врага и выйти из этой схватки победителем.

Нужно отметить, что первые попытки Бестужева-Рюмина «наступить на хвост» своим противникам были довольно неуклюжи и безрезультатны. Во-первых, неблагоприятным оставался придворный фон Санкт-Петербурга. Государыня Елизавета Петровна странным образом всё ещё оставалась в плену своих девичьих представлений о бывшем женихе Людовике XV (1710–1774) и в некоторой степени благоволила Франции [60] Стремление Петра I выдать свою дочь Елизавету за Людовика XV было отвергнуто Версалем в силу низкого происхождения матери невесты. Француз предпочёл русской принцессе Марию Лещинскую, дочь «бездомного» короля Польши Станислава Лещинского. . Прямое обращение графа к прусскому королю Фридриху II с просьбой перехватывать и вскрывать переписку Шетарди и Лестока с Берлином не сработало и вызвало у короля лишь недоумение. Фридрих ответил Бестужеву, что если Шетарди и Лесток переписываются со своими иностранными корреспондентами с согласия императрицы Елизаветы, то он не имеет права вмешиваться в это дело. Если же такого согласия нет, то Бестужев, как вице-канцлер, сам мог бы принять против этой переписки необходимые меры. По-видимому, Алексей Петрович пока не догадывался, что король являлся одним из организаторов подкопа под вице-канцлера, а потом и канцлера России.