Альфред Штекли - Томас Мюнцер

Если бы он знал, что все так переменилось, то не стал бы сюда торопиться. Когда он оставлял Цвиккау, тоже шла борьба. Но какая? Сторонники реформации скрещивали словесное оружие с монахами, верными папе. Споры были жаркими, однако никто не имел и в мыслях будоражить чернь. Миновало полгода, а город не узнать. И виной тому Мюнцер.

Человек не особенно воинственный, Эгран любил пожить в свое удовольствие. Зачем ему теперь изменять давним привычкам? Он умел ладить с властями и быть в почете у именитых бюргеров. Баталиям он предпочитал общество хорошеньких женщин, был мастер говорить им приятные вещи, ценил доброе вино и толково продуманный ужин. С досадой наблюдал он, каким великим успехом пользовался Мюнцер среди ремесленного люда. Вначале Эгран хотел остаться подальше от возможной свалки. Только изредка, в частных разговорах, позволял он себе презрительно посмеяться над пророком Собачьей улицы и глупцами суконщиками из его свиты. Но когда до него дошли слухи, что Мюнцер сколачивает какой-то союз, Эгран дал волю сарказму. О эти новоявленные апостолы! Их двенадцать. Мюнцер среди них, конечно, главный. Семьдесят два ученика, поклявшись в верности, бродят за ним по пятам.

Пробыв полтора месяца в Цвиккау, Эгран решил, что лучше уехать. Он подал просьбу об отставке. Ему отказали. Разве он недоволен взятым вперед жалованьем, что хочет покинуть город? Он остался. Однако мысль об отъезде настойчиво его преследовала. Тем более что поблизости, в чешских землях, были открыты значительные месторождения серебра. Город Яхимов богател не по дням, а по часам. Думы о хмурых рудокопах и неотесанных парнях из лесов заставляли Эграна морщиться. Но серебро! Он замыслил при первой же возможности перебраться в Яхимов.

А пока он считал своим долгом предупредить единомышленников о той угрозе, какую являет собой Мюнцер. Эгран не скрывал своих опасений. В Виттенберг то и дело приходили письма с жалобами.

Во исполнение папской буллы на площадях разожгли костры из книг Лютера. Зрелище это должно было устрашить всех его сторонников.

Испуганные лица, растерянные взгляды, низко опущенные головы. Нунций Джироламо Алеандро с нескрываемым торжеством доносил в Рим: «Подобные зрелища служат исправлению народа».

Но ловкие ребята, которым до смерти надоел римский Содом, сыграли с нунцием жестокую шутку. Алеандро радовался кострам. Он видел сумрачных и запуганных людей, но не заметил, что в толпе многие, низко опуская голову, прячут задорные улыбки или надвигают на лоб шляпу, чтобы прикрыть смеющиеся глаза. Долго не знал Алеандро, как его провели. Среди вороха книг, которые в Лувене студенты всучили палачу для сожжения, было больше сочинений папистов, чем работ Лютера. А в Кельне эта история повторилась лишь с той разницей, что здесь в огонь не попало ни одной страницы виттенбергского еретика — горели книги его противников.

В первый числах декабря Спалатин навестил Лютера. Несколько дней назад доктору Мартину сообщили о кострах в Лувене и Кельне. Он весь кипел от гнева. Проклятые паписты! Сами они еретики! Раз так, то он ответит им тем же и публично швырнет в огонь их лживые книги! Да и буллу Антихриста он превратит в пепел!

Спалатин тут же написал курфюрсту. При всем своем гневе Лютер не очень торопился исполнять угрозу. Он ждал, как отнесется к этому Фридрих. Курфюрст не счел нужным его отговаривать.

Утром 10 декабря 1520 года недалеко от ворот Виттенберга, на пустыре, где обычно живодер делал свое дело, Лютер, молясь и дрожа, бросил в огонь сочинения по каноническому праву, этот «коран Антихриста», и папскую буллу.

На рождество в церкви св. Екатерины было особенно многолюдно. Томас говорил с великим воодушевлением. Царство справедливости будет создано здесь, на земле, самим народом.

Вдруг зоркий взгляд Мюнцера упал на человека, притаившегося в задних рядах. Никак, Гофер собственной персоной? Что разнюхивает здесь этот гнусный папист? Мюнцер обращается прямо к нему. Пусть-ка он вылезает на свет. Нечего ему прятаться за чужие спины. Раз он пришел без злого умысла, то вправе сидеть на виду у всех.

Гофер начал спешно протискиваться к дверям. Почему он бежит? Знать, недоброе у него на уме. Соглядатаем явился он сюда, выискивая ересь. Гофер пускается наутек. Парни-подмастерья выскакивают ил церкви. Сейчас они навсегда отобьют у него охоту шпионить. Подобрав полу сутаны, Гофер бежит со всех ног. За ним с гиком и свистом несется толпа. Женщины не отстают от парней. Позор ябеднику! В него летят комья глины, камни, палки, осколки черепицы.

Его гнали через замок, потом вокруг крепостного рва. Он уже думал, что смерть близка, когда чудом пришло спасение. Он нырнул в какой-то дом, пробежал по саду, пролез через пролом в стене и избавился от преследователей. С перепугу он долго не мог прийти в себя.

История с Гофером не у каждого вызывала смех. Сегодня гонят камнями духовное лицо, а завтра, смотришь, настанет очередь именитых горожан, которых так ненавидят в кварталах бедноты!

В ратуше горячо спорили, стоит ли защищать магистра Томаса. Гофер обвинял своего врага в ереси. Епископ потребовал Мюнцера к себе, но тот отказался ехать. Должен ли магистрат свалить вину на Гофера или, напротив, поддержать его? В Цвиккау ненависть к римской церкви была очень сильной. Заправилы города находили, что церковь обходится слишком дорого — ее надо так реформировать, чтобы она стала и послушней и дешевле. Невелика беда, если Мюнцер и хватил через край — толпу-то ведь он натравливает на папистов. И разве плохо, что в них, и только в них, народ будет видеть корень всех несчастий? Люди, считавшие нового проповедника очень опасным, остались в меньшинстве. Магистрат встал на сторону Мюнцера, направил к епископу посольство, обвинений Гофера не подтвердил. Не был ли этот шаг ошибкой?

Еще не зная, улажено ли его дело, Мюнцер продолжал ожесточенные нападки на духовенство. Разве таких проходимцев, как Гофер, мало? Чем лучше пастыри соседних приходов? Он называл имя за именем. Народ должен знать своих врагов. Плохо им будет, коль не внемлют они рассудку. Он велит их вышвырнуть вон, если кто из них осмелится сунуть нос в Цвиккау.

Его слушали с затаенным дыханием. Толпа провожала его до дому. Среди приветственных возгласов он все чаще слышал слова, полные грозной решимости: брат Томас не должен сомневаться, что сердца мастеровых, жаждущие борьбы, и их мозолистые руки всегда с ним. Но он видел, что и ряды врагов множились очень быстро. В дом ему были подброшены анонимные пасквили. Какой-то грамотей зло издевался над пророком Собачьей улицы. Почерк был Мюнцеру незнаком. Казалось, он принадлежал человеку, малоискушенному в письме. Однако содержание говорило о другом. Уж не приложил ли к ним руки многомудрый Эгран?