Альфред Штекли - Томас Мюнцер

Каждый раз, когда к дверям его темницы приближались шаги, Томас вздрагивал, и все его изувеченное пытками тело судорожно напрягалось. Уже?

Он думал о семье, и часто смертельная тоска охватывала его душу. Никогда он не прижмет к себе сына, не увидит Оттилии и не узнает, кто у них в скором времени появится на свет — дочь или второй сынишка. Да и вообще, доживет ли жена до родов?

Его терзали сомнения. Прав ли он был, когда, стремясь переделать саму природу людей, жестоко подавлял в себе каждое проявление чувства?

…Жена шоссера подлетела к нему с радостным криком: «Господин Мюнцер, возблагодарите бога — он послал вам первенца!» А он, счастливый отец, стоял как истукан, пока женщина, пораженная его молчанием, не ушла прочь… Он не баловал Оттилии ни лаской, ни вниманием. Она была очень красива, и сострадательные кумушки, проводив ее глазами, непонимающе переглядывались: и что нашла она в своем нищем магистре?

…Медлить было нельзя. Он бросился к колокольне. Спотыкаясь, лез вверх по узкой и крутой лестнице. Веревка от колокола бешено запрыгала в его руках. Над Альштедтом гудел набат. К оружию! В городе всю ночь горели костры. Мастеровой люд готов был сражаться. Женщины не отставали от своих мужей и братьев — схватив вилы и косы, они сбежались на площадь. Их собрала Оттилия. На всю жизнь запомнил он ее взгляд — гордый, взволнованный, восхищенный. Есть ли на свете большее счастье?

Томас улыбался.

В Галле и Ашерслебене шел тщательный розыск. Мюнцер признался под пытками, что в юности составил там заговор против архиепископа. Он назвал нескольких членов тайного союза. Их стали искать. Но все старания были напрасны. Таких людей не существовало. Полумертвый узник, он имел еще охоту и силы дурачить своих мучителей!

Забот у князей было много: Мюльхаузен — лакомый кусочек, поживиться есть чем. Захватывая добычу, они ревниво следили друг за другом, как бы кто не обскакал остальных. Город лишили многих привилегий. Каждый год один из князей будет осуществлять в Мюльхаузене верховную власть. Чтобы горожанам больше неповадно было бунтовать, они должны собственными руками разрушить укрепления и засыпать рвы. Все оружие — от пушек до алебард — порох, ядра, свинец, лошадей, пиво, вино, запасы продовольствия и фуража надлежало сдать. Ослушникам грозила смертная казнь. Помимо выплаты огромной контрибуции, горожане обязаны были отказаться в пользу победителей от дорогой утвари, серебряной посуды, украшений, драгоценностей.

Но князья не забывали и о Мюнцере. Как повнушительней обставить его казнь? Ландграф желал бы увидеть Мюнцера молящим о смерти как о заслуженной каре за дерзкие призывы свергать властителей. А герцог Георг не упускал из виду религии: крайне необходимо, чтобы Мюнцер вернулся в лоно католической церкви и принял причастие.

Казнь человека, который, по словам Лютера, был в Мюльхаузене «королем и императором», лучше всего совершить в самом городе, на Верхнем рынке. Можно было не опасаться Никаких эксцессов: отъявленные злодеи ушли вместе с Мюнцером, другие бежали с Пфейфером. А те, что остались, хорошо помнили, как долго и униженно вымаливали пощаду.

Было потрачено много усилий, чтобы развенчать и оболгать главного совратителя. Нарочито состряпанные документы должны были убедить народ, что Томас Мюнцер отрекся от своего дела и захотел смертью искупить тяжкие свои преступления. Можно ли было после этого вывести Мюнцера, изувеченного, но упрямого, на рыночную площадь? Как бы стражники ни оттесняли толпу и как бы ни торопились палачи, люди все равно успеют разглядеть, что брат Томас гонит прочь священника, не кается и не ползает на коленях. Тогда, значит, и «Признания» и «Отречение» — все чистейшая ложь!

Князья боялись испортить себе игру. От публичной казни пришлось отказаться.

За ним явились перед рассветом. В лагере еще спали. Десяток всадников ждал его на дворе. Томас не мог идти. Его бросили на телегу. Возница усердно работал кнутом. Быстрой рысью бежали лошади. Рейтары окружали повозку тесным кольцом. Дорога была безлюдной. Они свернули с проселка и ехали полем. Занимался серенький день. Кругом не было ни души.

Его прикончили в низинке, на сырой и пахучей земле. Последнее, что он видел, были не сапоги ландскнехтов и не злорадная физиономия нагнувшегося к нему Эрнста. Его держали крепкие руки, но он, рванувшись, повернул голову. Нет, не для того, чтобы смотреть убийцам в глаза. Он взглянул на небо, печальное, беспросветное, затянутое тучами. А видел он радугу…

Отрубленную голову было велено насадить на шест и водрузить на вершине холма вблизи Мюльхаузена.

Рейтары, которые утром 27 мая, еще до побудки, повинуясь приказу, выезжали из лагеря в поле, никак не могли отделаться от неприятных впечатлений. Им еще долго мерещился Мюнцер: его упрямое, скуластое лицо и жгучий, непримиримый взгляд — взгляд не жертвы, а судьи. Даже когда голову отделили от туловища, веки не опустились. У, дьявол! Глаза выкололи острием пики.

В тот же день был обезглавлен и Генрих Пфейфер. В Мюльхаузене вовсю шла расправа. На лобном месте не успевала засыхать кровь. Достаточно было малейшего подозрения, чтобы отправить человека на эшафот.

Самые важные и грозные события всей Крестьянской войны произошли в Тюрингии. Князья полагали, что после того, как под Франкенхаузеном Мюнцер потерпел поражение и был пойман, основная опасность миновала и теперь Крестьянскую войну можно считать завершенной.

Восстание топили в потоках крови. Шайки Антуана Лотарингского свирепствовали в Эльзасе. Одна только резня под Цаберном стоила крестьянам восемнадцати тысяч жизней. Во Франконии неистовствовал Трухзес. Первая же его победа показала, как лживы были уверения богатеев горожан, которые клялись в верности восставшим. Город за городом открывал перед войсками Трухзеса свои ворота. В Вюрцбурге франконцы потерпели окончательный разгром. Каратели обычно не брали пленных. Нередко сражения превращались в сплошную бойню: всадники в кольчугах и доспехах рубили и кололи почти безоружных мужиков. Отсутствие у крестьян конницы сказывалось самым губительным образом. В открытом поле противостоять натиску рейтар было очень трудно. Против тяжелых пушек не помогали и вагенбурги. Успешней крестьяне сражались в горах, лесах или болотах.

Намного позже, чем в других местах, было подавлено восстание в альпийских землях. Дикая господская месть обрушилась на крестьян. Словно топоры усердных дровосеков, частили по плахам секиры палачей. На рыночных площадях, как кочаны капусты, громоздились отрубленные головы. Победители приказывали ослеплять сотни людей.

За несколько недель в сражениях и расправах было убито более ста тысяч крестьян. Плохим утешением служили горькие слова, которые тогда часто повторяли: «Всех мужиков господа не перебьют — кто же будет на них работать?» Многие бежали в Швейцарию, в Венгрию и даже к туркам. Тот, кто, скрываясь, отказывался принести повинную, знал, что потеряет все: жену и детей его изгонят, дом сожгут, имущество отнимут. Оставшихся в живых обложили пожизненными штрафами. Под видом возмещения ущерба рыцари и аббаты беззастенчиво принялись грабить села. У крестьян отобрали оружие, оставили только топоры для рубки дров и ножи, чтобы резать хлеб. Им запретили собираться на сходки и посещать харчевни. Все, что служило очагами сопротивления, было уничтожено: разрушали башни, засыпали рвы. В Шварцвальде даже снесли кладбищенские стены. Из деревень вывезли набатные колокола.