Владимир Канивец - Александр Ульянов

«Всем известна в Симбирске прекрасная семья Ильи Николаевича. Да поможет господь супруге его, пользующейся заслуженною известностью образцовой матери, выполнить с успехом великое дело воспитания и образования оставленных на ее попечении детей…»

Некролог занимал всю газетную полосу. Саша несколько раз прочел его, и все-таки ему еще не верилось, что он никогда уже не увидит отца.

Третьего февраля состоялось решение по итогам конкурса. «Сочинение студента VI семестра Александра Ульянова, — гласила запись в протоколе, — на тему; «Об органах сегментарных и половых пресноводных Annulata» удостоить награды золотой медалью».

Мать, узнав об успехе Саши, горько плакала, говорила;

— Как бы отец порадовался этому…

После смерти Ильи Николаевича семья осталась буквально без всяких средств к существованию. Решение вопроса о назначении пенсии затянулось, и Марию Александровну тяжелые материальные затруднения вынуждали просить единовременного пособия. «Пенсия, к которой я с детьми моими представлена за службу покойного мужа моего, — пишет она попечителю Казанского учебного округа 24 апреля, — получится, вероятно, не скоро, а между тем нужно жить, уплачивать деньги, занятые на погребение мужа, воспитывать детей, содержать в Петербурге дочь на педагогических курсах и старшего сына, который кончил курс в Симбирской гимназии, получил золотую медаль и теперь находится в Петербургском университете, на 3-м курсе факультета естественных наук, занимается успешно и удостоен золотой медали за представленное им сочинение. Я надеюсь, что он, с помощью Божьей, будет опорой мне и меньшим братьям и сестрам своим, нов настоящее время он, как и остальные дети, еще нуждается в моей помощи, ему нужны средства, чтобы окончить курс, и вот за этой помощью я обращаюсь к Вам…»

Аня, видя такие материальные затруднения, не знала, что делать: ехать ли ей в Петербург, или остаться дома. Мария Александровна была за то, чтобы Аня продолжала учебу. Ане было трудно оставлять мать одну после такого несчастья. Но твердость и выдержанность матери, мужественно переносившей тяжелое испытание, ее уверения, что Аня не должна из-за нее оставаться дома, заставляли ее колебаться. Она боялась, что дома не сумеет подготовиться к экзаменам, несмотря на то, что Саша обещал выслать все нужные книги, а Володя — хотя у него самого было много уроков и он к тому же занимался с учителем чувашом Охотниковым, готовя его к аттестату зрелости, — вызвался ей помогать по-латыни.

Ане не особенно нравилось, что ей приходится заниматься под руководством младшего брата, гимназиста, но Володя так интересно и живо вел уроки, что она вскоре совсем по-другому стала относиться к «противной латыни». Когда Аня высказывала сомнение, что можно в короткий срок пройти весь гимназический курс, Володя говорил:

— Ведь это в гимназиях, с бестолково поставленным преподаванием тратится на этот курс латыни восемь лет, а взрослый, вполне сознательный человек может пройти его в два года…

Саша советовал Ане остаться дома, но в конце со свойственной ему деликатностью писал: «Конечно, все это не может иметь большого значения для тебя, потому что главное… — насколько удобно оставить маму, — гораздо виднее тебе». После долгих колебаний Аня решила сделать то, чего ей больше всего хотелось, — ехать. Но как только она очутилась в Петербурге в своей комнате, наедине с книгами, она поняла: сделала ошибку. Но она нужна была матери для поддержки, а ей необходима ее близость, близость всей семьи. Занятия не шли на ум: она терзалась мыслью, что оставила мать одну в ее горе, казнилась тем, что в последнее время недостаточно внимательна была к отцу.

Кончилось это самобичевание тем, что Аня не смогла сдать двух последних экзаменов и попросила перенести их на осень, чтобы уехать вместе с Сашей домой. Денег у них только-только хватило на дорогу, и они решили не откладывать отъезд. Но как только сели в поезд, Аня вдруг со слезами на глазах начала упрашивать Сашу вернуться назад. Клялась, уверяла, что она совсем не больна, а просто поленилась, струсила. На одной из остановок она выскочила из вагона, заявила с возмущением:

— Разве ты можешь не пускать меня?

— Я не могу не пускать тебя, но я говорю только, что вернусь тогда вместе с тобой.

На пароходе Аню мучили какие-то кошмары, ее тянуло даже броситься за борт, и только сознание того, что она причинит страшную боль матери, удерживало ее от этого поступка. Саша всячески старался успокоить ее, проявлял трогательную заботливость, но на Аню ничто не действовало. Он даже букетик анютиных глазок добыл на пристани, зная, что Аня всегда радовалась им, но она ответила только:

— Мне теперь не до них.

Дом свой Саша не узнал: так в нем все изменилось со смертью отца. Материальные затруднения за-ставили мать отдать половину комнат внаем. Там, где столько лет Саша жил с Володей, поселились чужие люди. Мама перебралась наверх, к Оле и Маняше, а Володя и Митя заняли ее комнату. Окно этой комнаты выходило во двор, летом оно было затянуто железной сеткой. Тут чаще всего Саша сражался в шахматы с Володей. Однажды к дому подбежала девочка и, увидев в освещенном окне две неподвижно застывшие фигуры, крикнула:

— Сидят, как каторжники за решеткой!

Саша и Володя быстро оглянулись и пристальным взглядом проводили убегавшую от окна девочку.

Правительство закрыло журнал Салтыкова-Щедрина «Отечественные записки», лишив революционную демократию ее главной журнальной трибуны. На этот реакционный акт передовая студенческая молодежь ответила двумя листовками «К русскому обществу» и принялась собирать подписи под адресом Салтыкову-Щедрину. Инициаторами были студенты московских учебных заведений. За несколько дней — это, разумеется, делалось нелегально — под адресом собрали более шестисот подписей. Избрали депутатов, которые поехали к Салтыкову-Щедрину.

После арестов среди студентов, готовивших ему адрес, московский обер-полицмейстер запрашивал директора департамента полиции, «как поступить относительно Салтыкова, то есть допросить его только как свидетеля или же произвести у него обыск и действовать затем согласно его результатам».

В письме к критику Анненкову Михаил Евграфович спустя несколько дней после закрытия журнала жаловался: «Неужели я, больной, издыхающий, переживу эту галиматью! В городе разные слухи ходят: одни говорят, что я бежал за границу, другие — что я застрелился; третьи, что я написал сказку Два осла и арестован… Сколько я в эти две недели пережил, сколько в целые годы не переживал». Именно в это время Аня услышала, что Щедрин арестован, и сказала Саше.