Лоуренс Аравийский - Семь столпов мудрости

Это были корабли турецкого военно-морского флота, не рассчитанные на отражение нападения с суши, тем более кавалерийской атаки. Их разбудил топот подкованных копыт наших ворвавшихся вихрем лошадей. Схватка завершилась мгновенно. Хижины были сожжены, все склады разграблены, корабли отведены на глубину и затоплены. Затем, без всяких потерь и с шестью десятками пленных, наши люди вернулись обратно, хвастаясь своей удачей. Это было двадцать восьмого февраля. Мы достигли также нашей другой цели – перекрытия сообщения с Мертвым морем – на две недели раньше, чем обещали Алленби. Третьей целью было устье Иордана под Иерихоном, выход на которое планировался до конца марта, и все было бы хорошо, если бы не непогода и не отвращение к хлебу, который был доставлен нам еще в кровавый день Хесы. Положение в Тафилехе улучшилось. Фейсал прислал нам боеприпасы и продукты. Цены падали, так как люди начинали верить в нашу силу. Племена, расселившиеся вокруг Керака и ежедневно контактировавшие с Зейдом, предложили присоединиться к нему с оружием, как только он решит выступить.

Однако именно этого мы не могли сделать. Перспектива зимы увела и людей, и их вождей в деревню и погрузила в тусклую праздность, что же до советов побольше двигаться, то они помогали мало. Я дважды пытался исследовать заснеженное плато, на каждой стороне которого, где умирали турки, валялись смерзшиеся клочья жалкой одежды. Но жизнь здесь была невыносима. Днем снег немного подтаивал, а ночью снова смерзался. Ветер резал кожу, пальцы немели и теряли чувствительность. Щеки тряслись, как высохшие листья, пока не утрачивали саму способность дрожать, после чего их мышцы сводила безумная боль.

Выступить в поход по снегу на верблюдах, животных, совершенно неспособных двигаться по скользкому грунту, означало бы рисковать восстановить против себя пусть даже небольшое количество всадников на лошадях. Однако по мере того, как тянулись дни, даже эта последняя возможность уходила. В Тафилехе кончались запасы ячменя, и наши верблюды, которых непогода уже давно лишила подножного корма, теперь испытывали недостаток и в зерне. Нам приходилось отводить их вниз, в более счастливый Гор, путешествие до которого и обратно к нашему гиблому гарнизону занимало целый день. Это был дальний, окольный путь, напрямик же до Гора было чуть меньше шести миль, и он был нам ясно виден, так как лежал на пять тысяч футов ниже нашего лагеря. Соль сыпалась на наши раны при виде этого почти что зимнего сада на берегу озера. Мы же были заперты в кишевших паразитами домах, сложенных из холодного камня, без дров, без пищи, а кругом бушевал ледяной ветер, тогда как в долине солнце изливало свое сияние на весеннюю траву, усеянную цветами, а воздух был таким теплым, что люди ходили без плащей.

Моя доля была более счастливой, чем у большинства других, потому что Зааги отыскал для нас пустой недостроенный дом с двумя гулкими комнатами и двором. На мои деньги были куплены дрова и даже зерно для верблюдов, которое мы припрятали в углу двора, где любитель животных Абдулла мог их чистить, называя каждого по имени, и они, отзываясь на это, осторожно брали хлеб своими мягкими губами прямо из его рта, как будто целовали. И все же это были скверные дни, поскольку, чтобы насладиться костром, приходилось задыхаться от зеленого дыма, который плохо выходил через наши самодельные заслонки, установленные в оконных проемах. С грязной крыши непрерывно капала вода, и тучи блох по ночам ползали по каменному полу. Нас проживало двадцать восемь человек в двух крошечных комнатах, провонявших от страшной тесноты.

В моем седельном вьюке была книжка «Смерть Артура», помогавшая мне бороться с отвращением. У солдат же имелись только физические ресурсы, и в нашей тесноте их нравы становились все более грубыми. Их несовместимость, в обычное время гасившаяся расстоянием, теперь жестоко обступала меня. Кроме того, рана на бедре терзала меня приступами мучительной колющей боли. Изо дня в день нарастала напряженность в наших отношениях, по мере того как наше положение становилось все более отвратительным, близким к животному состоянию.

Наконец Авад, дикий представитель племени шерари, повздорил с коротышкой Махмасом, и вмиг засверкали кинжалы. Трагедии удалось избежать, и дело ограничилось легким ранением, но был нарушен величайший закон телохранителей. Поскольку тот и другой были забияками, всех выставили в другую комнату, и их начальники вынесли свой вердикт, подлежавший немедленному исполнению. Однако ужасные удары плеткой Зааги показались моему просвещенному воображению слишком жестокими, и я остановил экзекуцию, пока исполнители еще не успели разогреться. Авад, лежавший во время наказания без единой жалобы, медленно поднялся на колени и, на подгибавшихся ногах, качая головой, зашагал к своему спальному месту. Затем пришел черед Махмаса, юноши с тонкими губами, заостренным подбородком и таким же заостренным лбом, чьи бусинки-зрачки сошлись у переносицы, выражая тем самым величайшее раздражение. Он не был моим телохранителем, а числился всего лишь погонщиком верблюдов. Постоянно уязвленное самолюбие делало его поведение в компании непредсказуемым и опасным. Когда Махмас проигрывал в споре или оказывался предметом насмешки, он бросался вперед с всегда находившимся под рукой небольшим кинжалом и вонзал его в своего обидчика. Сейчас он съежился в углу, скаля зубы и клянясь сквозь слезы, что покончит с теми, кто его тронет. Арабы, для которых выносливость была венцом мужественности, не посчитали нужным делать скидку на его нервы. Крики Махмаса внушали ужас, а когда его отпустили, он, опозоренный, выполз из комнаты и скрылся в ночи.

Мне было жалко Авада. Его твердость меня пристыдила. И я почувствовал это еще сильнее, когда следующим утром услышал хромающие шаги во дворе и увидел, как он пытался исполнять свои обычные обязанности по уходу за верблюдами. Я позвал его в дом, чтобы подарить ему расшитый головной платок в качестве вознаграждения за верную службу. Он вошел, жалкий, угрюмый, выказывая, как мне показалось, робкую готовность к новому наказанию. Мое изменившееся поведение его обескуражило. К вечеру он уже распевал песни, громко разговаривал с товарищами и выглядел гораздо более счастливым, чем когда-либо раньше: как оказалось, потому что нашел в Тафилехе какого-то глупца, купившего у него мой подарок – шелковый платок – за четыре фунта.

Такое обостренное нервозное восприятие нами ошибок другого было столь сильным будоражившим фактором, что я решил расселить отряд и отправился на поиски денег, которые могли нам понадобиться с приходом хорошей погоды. Зейд израсходовал первую долю суммы, выделенной для операции в районах Тафилеха и Мертвого моря, частично на жалованье, частично на продовольствие, а также на вознаграждение победителей при Сейль-Хесе. Где бы мы ни определили линию фронта, нам предстояло рекрутировать и, следовательно, платить за свежие силы, потому что только местные жители разбирались в качестве грунта да и сражались лучше всех других, защищая от противника свои дома и посевы.