Лоуренс Аравийский - Семь столпов мудрости

Пока мы наслаждались прекрасным весенним воздухом, из Азрака пришли новости от Али ибн эль-Хусейна и от индусов, по-прежнему верно несших службу наблюдения. От холода умер один из индусов, а также Дауд, мой слуга из агейлов, приятель Фарраджа. Нам рассказал об этом сам Фаррадж.

Они дружили с детства, были всегда веселы, работали и спали вместе, делили между собой каждый кусок и любую добычу с открытостью и честностью совершенной любви. Поэтому я не удивился мрачному виду внезапно постаревшего Фарраджа и его словно окаменевшему лицу с ледяными глазами, когда он пришел ко мне сказать, что его приятель умер. С того дня и до самого конца его службы он больше не рассмешил нас ни разу. Он педантично ухаживал за моей верблюдицей, даже еще внимательнее, чем прежде, подавал мне кофе, одежду и седла и опускался на колени трижды в день, чтобы совершить обычные молитвы. Другие слуги пытались его развлечь, но вместо этого он молча, с серым лицом беспокойно бродил в полном одиночестве.

С точки зрения знойного Востока отношение британцев к женщине представляется всего лишь одним из элементов северного климата, который точно так же ограничивает нашу веру. В Средиземноморье влияние женщины и ее предполагаемое предназначение неоспоримо обусловлены пониманием ее непритязательности и безропотности. Но этот же самый постулат, отрицая равенство полов, делает любовь, товарищеские отношения и дружбу между мужчиной и женщиной невозможными. Женщина становится машиной для мышечных упражнений, тогда как психическая ипостась мужчины может удовлетвориться только среди равных ему. Отсюда возникают и партнерские отношения между мужчинами, обогащающие человеческую природу чем-то большим, нежели соединение одной плоти с другой.

Мы, люди Запада, дети нашей сложной эпохи, монахи в кельях наших тел, искавшие чего-то, что заполняло бы нас, кроме слов и чувства, самим усилием этого поиска отторгались от этого «чего-то» навсегда. Мы мучились унаследованным упреком в телесной распущенности, под которым подразумевался сам факт нашего рождения, стараясь расплатиться за него жизнью в нищете, воспринимая удачу как своего рода превышение кредита и подбивая баланс в бухгалтерской книге добра и зла с оглядкой на Судный день.

…Тем временем в Абу-эль‑Лиссане плохо шли дела по осуществлению нашего плана уничтожения маанского гарнизона, который предполагал переброску арабской армии за железную дорогу на севере и провоцирование противника на открытое сражение, при одновременном нападении Алленби на базу турок и силы поддержки в Аммане. Фейсалу и Джафару этот план нравился, но их офицеры яростно возражали против прямого нападения на Маан. Джойс, обращая внимание всех на нехватку артиллерии и пулеметов, необученность солдат, призывал более серьезно продумать стратегию дальнейших действий. Это не произвело впечатления. Мавлюд, горячо настаивавший на немедленном штурме, слал Фейсалу меморандумы по поводу вмешательства англичан в дело арабского освобождения. В этот критический момент Джойс заболел воспалением легких и уехал в Суэц. Приехал Доуни, чтобы достигнуть разумной договоренности с недовольными. Безупречная и общепризнанная военная репутация делала Доуни нашим самым убедительным аргументом, но он приехал слишком поздно, потому что теперь арабские офицеры чувствовали, что была задета их честь.

Мы согласились предоставить их командирам ведущую роль, хотя реально все рычаги были в наших руках, включая деньги, снабжение, а теперь и транспортные средства. Однако, если народ распутен, его правителям не обязательно быть распутными, и мы должны поступать осмотрительно, взаимодействуя с этой самоуправленческой демократией – арабской армией, несение службы в которой было столь же добровольным, как и добровольное вступление в ее ряды. Мы были знакомы с турецкой, египетской и британской армиями и знали их слабые и сильные стороны. Джойс восхищался парадным великолепием и выносливостью своих египтян – кадровых солдат, любивших передвижение и превосходивших британские войска в физической подготовке, элегантности и в совершенстве строевой подготовки. Я отмечал умеренность турок, этой беспорядочной армии растрепанных неуклюжих рабов. С британской армией мы были хорошо знакомы и знали об особенностях службы в ней не понаслышке.

В Египте солдаты несли свою службу без контроля со стороны общественного мнения. В Турции солдаты теоретически были приравнены к офицерам, но их участь смягчалась возможностью ухода из армии в любое время. В Англии доброволец служил в полную силу, и высокое гражданское положение солдат лишало начальство права подвергать их прямому физическому наказанию. Однако на практике наказание маршировкой с полной выкладкой по своей суровости мало чем отличалось от жестокости наказаний в восточной армии.

В регулярной арабской армии не действовал закон наказывать за что бы то ни было. Этот жизненно важный принцип существовал во всех наших подразделениях. Формальной дисциплины в них не было, как не было и субординации. Служба проходила активно, участие в атаке всегда становилось неизбежным. Солдаты безоговорочно признавали свою обязанность, долг разгромить врага. В остальном же они были не солдатами, а паломниками, всегда стремившимися продвинуться чуть дальше.

Я не был этим недоволен, поскольку мне казалось, что дисциплина, или по меньшей мере формальная дисциплина, была достоинством мирного времени, чертой, позволявшей отличать солдат от других людей и изгонявшей человечность из индивидуума. Она легче всего реализовывалась в ограничении, заставляя солдат не делать того-то и того-то, и тем самым могла воспитываться в них каким-то правилом, достаточно суровым, чтобы даже сама мысль о неповиновении приводила их в отчаяние. Это был феномен массы, обезличенной толпы, неприменимый к отдельному человеку, поскольку он предполагал повиновение, двойственность воли. Она не должна была внушать солдатам, что их воле надлежало активно следовать воле офицера, потому что тогда могло бы случиться, как это было и в арабской армии, и в нерегулярных войсках, что наступила бы краткая пауза в передаче мысли, в реакции нервов, обеспечивающей задействование соответствующей индивидуальной воли в активной последовательности. В противоположность этому каждая регулярная армия упорно искореняла эту чреватую неблагоприятными последствиями паузу. Инструкторы по строевой подготовке пытались перевести повиновение на уровень инстинкта, ментального рефлекса, следующего команде так же мгновенно, как если бы движущая сила воли каждого одновременно включалась в систему.