Лоуренс Аравийский - Семь столпов мудрости

Мы проехали по восточному склону Ум-Харуга по твердой дороге, но ехали медленно, потому что приходилось переезжать вброд канавы, выкопанные поперек дороги, и укладывать фашины из кустарника в тех местах, где старицы от паводковых вод были мягкими или засыпаны толстым слоем песка. К концу дня мы обратили внимание на то, что долина еще больше зазеленела обильно росшей пучками травой, кормом для наших будущих караванов.

Утром северный воздух и свежий ветер были настолько холодными, что мы устроили себе горячий завтрак. Немного согревшись, под ровный гул моторов мы двинулись через место слияния Ум-Харуга с Дирвой, по широкому бассейну самой Дирвы и за едва заметный водораздел в Джешу. Это были мелкие водные системы, спускавшиеся к Сирхану через Аммари, который я намеревался посетить, потому что в случае неудачи в Азраке нашим следующим прибежищем должен был стать Аммари, если он окажется доступным для автомобилей. Эти бесконечные «если» врывались почти в каждый наш новый план.

Ночной отдых освежил Роллса и Сандерсона, и они блестяще переправили нас через шафрановый кряж невысокой Джеши и выехали в большую долину. К вечеру мы увидели меловые гряды и, объехав их бледные пепельные склоны, оказались в Сирхане, как раз у самых колодцев. Это обеспечивало нам безопасный отход, потому что никакой противник не обладал достаточной мобильностью, чтобы запереть для нас одновременно и Азрак, и Аммари.

Мы дозаправили радиаторы ужасающей водой из пруда, в котором когда-то играли Фаррадж и Дауд, и двинулись на запад через голые кряжи, пока не оказались уже достаточно далеко от колодцев, чтобы в темноте на нас не наткнулись рейдовые отряды. Там мы с Джойсом сидели, наблюдая заход солнца. В небе переливались цвета от серого до розового, затем красного и такого невероятно глубокого алого, что мы затаили дыхание в ожидании какого-нибудь выброса огня или удара грома, который разорвал бы царившую вокруг головокружительную тишину. Тем временем солдаты открыли банки с мясными консервами, заварили чай и разложили все это вместе с бисквитами на одеяле для вечерней трапезы. Потом, завернувшись в несколько других одеял, мы роскошно выспались.

На следующий день мы быстро проехали через дельту Гадафа до громадной, покрытой грязью равнины, раскинувшейся на семь миль на юг и на восток от болот под старым азракским замком.

Сегодня мираж скрыл от наших глаз границы равнины пятнами цвета синеватой стали, которые оказались поднявшимися высоко в воздух купами тамариска, чьи контуры сглаживала знойная дымка. Я планировал доехать до источников Меджабера. По его поросшему деревьями руслу мы могли бы проехать незамеченными, и Роллс решительно бросил свою машину вперед, через широкую полосу зарослей высокого камыша. Дорога перед нами постепенно опускалась, и за нами вставал султан пыли, похожий на какого-то извивающегося дьявола.

Наконец тормоза протестующе запели, когда мы углубились в плантацию молодого тамариска, возвышавшегося над наметенными ветром кучами песка. Мы извивались между ними, пока не кончился тамариск и его место не занял влажный песок, испещренный колючим кустарником. Автомобиль остановился за возвышенностью Айн-эль‑Ассада, под прикрытием тростника, между стеблями которого, как драгоценные камни, сверкали капли прозрачной воды.

Мы осторожно поднялись на невысокий могильный холм над большими прудами и увидели, что места водопоя пусты. Над открытым пространством висела дымка, но здесь, где земля была покрыта кустарником и не могли собираться волны зноя, резкий свет солнца освещал перед нами долину, такую же кристально чистую, как и ее струившиеся воды, и пустынную, если не считать диких птиц да стад газелей, робко толпившихся группами и готовых к бегству от страха перед выхлопом наших машин.

Роллс вел машину мимо римского рыбного садка; мы проехали краем западного лавового поля вдоль заросшего травой болота к синим стенам молчаливого форта с его шелестевшими, как шелк, кронами пальм. Мертвая тишина форта внушала скорее страх, нежели сулила покой. Я чувствовал себя виноватым в том, что увлек автомобиль с его безукоризненно вышколенным экипажем из одетых в хаки северян в такую даль, в это скрытое от всех легендарное место. Однако моим спутникам очень понравился окружавший нас пейзаж, который был похож на декорацию, написанную рукой опытного художника. Новизна и уверенность в себе делали для них Азрак более привлекательным, чем безжизненная равнина.

Мы остановились всего на несколько минут. Я и Джойс поднялись на западную башню форта и пришли к единому мнению о том, что многочисленные преимущества Азрака делают его вполне пригодным в качестве промежуточной базы, хотя, к моему огорчению, здесь не было пастбища, поэтому вряд ли возможно будет расположиться тут на время между первым и вторым рейдом. Потом мы проехали через северную часть низины и убедились в том, что она представляла собой готовую посадочную площадку для аэропланов, которые Сиддонс должен был придать нашему летучему отряду. В числе других положительных качеств этой местности я отметил хорошую видимость. Наши машины, которым предстояло промчаться двести миль до этой новой их базы, не смогут не заметить этот янтарный щит, отражающий яркий свет солнца.

Мы снова, в ускоренном темпе, двинулись в открытую кремнистую пустыню. В эти послеполуденные часы было очень жарко, особенно под пылавшими колпаками стальных башен броневика, но наши водители как-то выдерживали это, и еще до захода солнца мы были на гребне кряжа, разделявшего долины Джеши и открывавшего более короткий и легкий путь в сравнении с дорогой, по которой ехали сюда.

Ночь застала нас намного южнее Аммари, и мы остановились на господствовавшей над местностью высотке, где дул драгоценный после дневной жары легкий ветерок, доносивший к нам ароматы растительности со склонов Джебель-Друза. Трудно описать удовольствие, которое нам доставил сваренный солдатами чай, после которого мы, разложив по углам нашего стального ящика по нескольку одеял, уснули на мягком ложе. Эта поездка доставляла мне одно удовольствие, потому что у меня не было никаких забот, кроме разведки дороги. К тому же ей придавали пикантность воспоминания о юноше из племени шерари. Эти воспоминания были совершенно естественными, и не только потому, что на мне одном была одежда его племени, но и потому, что я говорил на его диалекте. Его, этого отверженного беднягу, никто раньше не принимал всерьез, и он был поражен таким добрым обращением с ним англичанина. Его не только ни разу не побили, но даже не сказали ему грубого слова.

Он говорил, что все солдаты держались отстраненно и замкнуто и что он чувствовал какую-то угрозу в их плотно обтягивавшей, недостаточно покрывавшей тело одежде и во всем их мрачном облике. На нем развевались от ветра юбки, плащ и концы головного платка, на солдатах же были только рубахи и шорты, краги и башмаки, и ветру не за что было на них зацепиться. Эти вещи солдаты не снимали ни днем ни ночью, и они, словно кора на дереве, сковывали тела людей в жару, когда они, обливаясь потом, ковырялись в своих запыленных, в подтеках горячего масла машинах.