Петр Врангель - Белый Крым. Мемуары Правителя и Главнокомандующего Вооруженными силами Юга России

Детальное описание и анализ причин кубанской неудачи может составить специальный военно-исторический труд. Такой труд мог бы установить истину. Еще скорее мог бы установить ее в свое время строгий военный суд над виновниками, но генерал Врангель не счел нужным предавать дело судебной огласке.

С момента потери базы начинается лихорадочная ликвидация десанта. Можно категорически утверждать, что только благодаря таланту, энергии и личному мужеству генерала Коновалова, генерал-квартирмейстера Ставки, вылетевшего на Кубань на аэроплане, части, участвовавшие в десанте, были спасены и посажены обратно на суда.

Одновременно с этим были вынуждены трагическими обстоятельствами к обратной посадке и отряды генералов Харламова и Черепова.

В Таманской жители были очень недовольны, что наши войска помешали… выдаче мануфактуры (ситцу) по 4 аршина на душу за 120 рублей. Бабы не стеснялись, говорили: «Те хоть мануфактуру доставили, а вы что привезли?..»

После обеда узнал любопытные подробности из биографии князя М. – адъютанта генерала Д. Знаменит тем, что в прошлом году ухитрился повесить в течение двух часов 168 евреев. Мстит за своих родных, которые все были вырезаны или расстреляны по приказанию какого-то еврея-комиссара. Яркий образец для рассуждения на тему о необходимости гражданской войны.

Кроме того, он вовсе не князь (фамилия взята по материнской линии). Его знают в Ставке многие по Николаевскому кавалерийскому училищу.

В пути приказано ординарцу вручить коменданту Симферополя для передачи генералу Кусонскому незапечатанное письмо за подписью «Патриот». Письмо полно упреков по адресу Главнокомандующего за то, что он не обращает внимания на действия симферопольской администрации, представляющие собой сплошной произвол.

Особенно подчеркивается беззаконная деятельность полковника Т., организовывающего постоянно бесконечные облавы, в которых задерживаются и насильно отправляются на фронт люди, освобожденные воинскими присутствиями. Вырываются от Т. лишь за миллионные взятки.

Несмотря на то что письмо было анонимным, на нем положена следующая резолюция Главкома: «Г-ну Кусонскому. По моим сведениям полковник Т. прохвост – надо проверить. В.». Письмо с резолюцией отправлено без конверта через комендатуру, где служил сам полковник Т.

Особые соображения заставляют пока воздержаться от опубликования весьма любопытных исторических документов, проливающих свет на эту сторону дела [32]. Можно сейчас выразить крайнее сожаление, что все они без исключения были скрыты от общества и продолжавшей восторженно умиляться казенной печати.

Для примера укажу хотя бы на один только, более чем характерный документ (разумеется, «совершенно» секретный), представляющий собою отношение флагманского радиотелеграфного офицера штаба командующего флотом за № 849 от 12 июля 1920 года.

В документе этом речь идет о препятствиях, встреченных одним из наших виднейших военных представителей за границей при попытках установить крайне для нас важную радиосвязь с Западом, связь, предусматривавшую, прежде всего, бесконечно в то время существенную координацию действий с поляками [33].

Такие документы и такие факты скрывались, преступно скрывались от общества и печати в то время, как даже большевистская пресса была вполне свободна в области своих суждений о поступках иностранных правительств в отношении России.

Конечно, все это ни в какой степени не следует связывать с политикой П. Б. Струве, сумевшего к концу лета добиться в Париже признания правительства генерала Врангеля. (Какую бы услугу оказал П. Б. Струве, если бы добился тогда признания лишь армии, лишь самого генерала Врангеля, но… не его правительства!..)

Вся трагедия была в том, что в Париже была политика, а в Крыму – не могу подобрать других слов – было, извините, «цацкание», «няньчание», а иногда (в печати) и неприличное лакейство.

А над всем этим доминировал постоянно страх, как бы знатные иностранцы не увидали наших дыр и прорех, когда о них должно было кричать с высоко поднятой головой, как кричали когда-то буры, имевшие по пять патронов на десять суток, стяжавшие уважение всего мира и, после поражения, не оказавшиеся уж, конечно, в том положении, в каком оказались русские беженцы.

Но то были буры. У них были свои из ряда вон выходящие обстоятельства, а в Крыму, как я уже упоминал, самым хорошим тоном считалось пребывать в уверенности, что «никаких происшествий не случалось». Так и пребывали во здравии с этой уверенностью до эвакуационного приказа 30 октября.

Опять же и сотрудники «Великой России» и т. п. уверяли всех до этого дня (и, кажется, даже на сутки позже), что все, слава богу, благополучно и что в московском совнаркоме укладывают уже чемоданы.

Трагический исход Кубанской операции глубоко взволновал всех, для кого этот исход не был секретом.

Политика самообмана насчет взаимоотношения сил и средств своих и противника получила жестокий урок.

Прямой, честный, трезвый взгляд на свое положение, взгляд в глаза действительности становился окончательно вопросом спасения армии, спасения Крыма, спасения всего дела.

Необходимость сказать всю правду в лицо и самим себе, и, прежде всего, издали платонически «восхищающейся» Европе – созрела, казалось, вполне.

Этого требовали властно и героизм армии, и ее бесчисленные жертвы, и те грозные последствия, к которым неизбежно должны были привести армию дальнейшие прогулки в казенных розовых очках присосавшихся к ее делу присяжных оптимистов.

Насколько сильно выразилось в различных слоях общества желание услышать правду о положении армии, можно заключить из следующего эпизода, который воспроизвожу исключительно ввиду его показательного значения.

По окончании Кубанской операции мною была напечатана в газете А. Т. Аверченко «Юг России» статья под заглавием «Юнкера». В статье, каким-то чудом прошедшей через цензуру, было дано всего несколько штрихов из того кошмара, который пришлось пережить на Кубани несчастной, попавшей в военные училища, учащейся молодежи, рвавшей голыми руками, за отсутствием ножниц, проволочные заграждения и сотнями своих трупов устилавшей подступы к ним.

Статья была небрежная, короткая – всего в столбец с чем-то, – штрихи были мимолетные, но никогда на мою долю не выпадало такого обилия благодарностей «за правду», какого удостоился я в дни появления статьи. Из Симферополя и Феодосии сообщали, что статья переписывается юнкерами расположенных там училищ и молодым офицерством.