Михаил Рабинович - Записки советского интеллектуала
- Название:Записки советского интеллектуала
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Новое литературное обозрение; Международный исследовательский центр российского и восточноевропейского еврейства
- Год:2005
- ISBN:5-86793-054-8
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Михаил Рабинович - Записки советского интеллектуала краткое содержание
Михаил Григорьевич Рабинович (1916–2000) — известный археолог и этнограф. Публикуемые воспоминания, в которых неразрывно переплетаются лирика и юмор, отражают различные этапы жизни страны и его жизни: учеба в горно-химическом техникуме, работа мастером на руднике в годы индустриализации, учеба на историческом факультете МГУ, военная Москва, руководство раскопками в Зарядье и в Кремле, кампания борьбы с «космополитизмом», работа в Музее истории и реконструкции Москвы и в Институте этнографии. Перед читателем проходят родственники и друзья автора, известные писатели и ученые (В. Каверин, Е. Дорош, А. В. Арциховский, М. Н. Тихомиров, С. Д. Сказкин, М. Я. Гефтер и др.).
Записки советского интеллектуала - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Допрашивал ее и сам Берия — на Лубянке, но не в камере, а в своем роскошном кабинете, за роскошно накрытым столом. Припоминал старое знакомство (Нюся с отцом бывали когда-то в Тбилиси), ласково журил, угощал радушно… Тоже не имел успеха.
Так что из всех обвинений осталась только любовь. И за эту любовь Нюся пробыла в тюрьме, лагере, ссылке 17 лет. На процессе она не фигурировала.
В ссылке Нюся вышла замуж, и от этого второго брака у нее еще двое детей. Второй муж рано умер. Я никогда не видел его, и мне о нем не рассказывали.
А Нюся, как только освободилась, поехала искать своего первенца, которого лишилась, когда он был еще грудным, и которому теперь было почти 18 лет. Она нашла Юру где-то в провинции у родственников (кажется, он и носил их фамилию). Сначала не говорила, что она его мать. Присмотрелась и решила признаться. Видно, юноше она тоже понравилась — решили жить вместе. Конечно, он спросил позже, кто же его отец, и Нюся сказала. Результат был несколько неожиданным: Юра стал лучше учиться.
Потом, когда они приехали в Москву, Юра, едва успев войти ко мне, попросил 41-й том «Граната» [174]— прочесть автобиографию отца.
Как же устроилась их судьба?
Нюсе дали персональную пенсию. Нет — не за мужа. За отца, то есть не как вдове Бухарина, а как дочери Ларина. Нюся всегда носила фамилию Ларина — и по выходе замуж. Юре же дали фамилию. Но не Бухарина, как следовало бы по отцу, а Ларина — по деду. Так и появился второй Юрий Ларин. Сколько раз он ни пытался принять фамилию отца — ему отказывали. Попыток этих Юра не прекращал, сколько я знаю, до последнего времени. Он стал художником — кажется, даже членом Союза. Как я уже говорил, и выставки были. Но всю жизнь работал преподавателем рисования.
Материально их жизнь сложилась относительно неплохо. Дали и квартиру — довольно хорошую, потом другую, где Нюся жила уже и с приемной матерью — тетей Леной, тоже реабилитированной, и с двумя детьми от второго брака (теперь — и с внучкой). Пенсия, льготная дача и путевки, элитарное мед обслуживание ей и детям — все это как членам семьи Михаила Александровича Ларина.
Но чем же так страшно для наших руководителей имя Бухарина? Почему ни сын, ни племянник (Володя Бухарин, учившийся когда-то со мной в одной группе, носит фамилию Юркевич) не наследовали фамилии родителей? Что они — претенденты на престол? Ведь и престола-то нет…
Неправда ли, история в духе Александра Дюма? Только Дюма, пожалуй, такого страшного не мог придумать. Это принадлежит нашему времени.
Мозжинка, 18–24 января 1987 г.
Шура Беленький
Мы познакомились не в первые дни совместного нашего обучения в университете, но все же в начале первого года. На курсе было 120 человек, и при этом я на пару лет оказался старше большинства: они пришли, что называется, нормальным порядком — из средней школы, а я окончил горный техникум и отработал три года на руднике и проектной конторе — только тогда разрешалось продолжать образование.
Шура же начальную школу окончил в Милане, а среднюю — в Берлине (так перемещалась семья его отца-дипломата). Сын свободно говорил по-итальянски и по-немецки, хорошо знал английский. И по внешности выгодно отличался от сокурсников. Юные студенты носили, например, разнообразные куртки (зачастую — лыжные). Шура же донашивал западноевропейскую одежду. Среди нас он выглядел джентльменом, держался открыто и свободно. Костюмы на нем менялись часто — и это обращало на него внимание не всегда благосклонное. Так, Боба Колчин (впоследствии — знаменитый археолог), когда стипендию стали давать не всем, говорил, что, если ему не достанется стипендии, он будет жаловаться, что ее получают студенты, часто меняющие костюмы, как Беленький.
Нас с Шурой свела любовь к лыжам, расцветшая на занятиях физкультурой в Сокольниках и окрепшая в свободных прогулках по Подмосковью. Как-то мы задумали и какой-то (теперь уж не помню) дальний — дней на 8–10 — лыжный поход, но мне потом что-то помешало в нем участвовать. И однажды собрались у Шуры, чтобы обсудить разные подробности. Впервые я увидел квартиру преуспевающего советского дипломата.
Недалеко от университета, в самом центре Москвы, напротив Художественного театра, но в спокойном, тихом дворе, куда не доносился шум Тверской, стоял новый трехэтажный корпус. Шурина квартира была на втором этаже — три или четыре больших комнаты. Одна из них была Шурина, и в отличие от других помещений — без всяких излишеств (хотя уже в передней было множество заграничных предметов). На меня большое впечатление произвел протянутый поперек, от стенки к стенке, турник — такого я не видел в жилой комнате ни у кого больше. Довольно большой письменный стол, диван-кровать, несколько стульев, порядочно книг на столе и в шкафу. Настоящая комната приличного студента.
Когда мы уходили, пришла Шурина мама — довольно молодая, хорошо одетая женщина. Меня поразило капризно-презрительное выражение ее красивого лица. Нам она несколько удивилась, как если бы увидела в своей квартире чужую кошку.
Таково было наше первое знакомство вне стен истфака. Кажется, тогда же появилась и симпатия — начало дружбы.
Но через год-другой жизнь Шуры резко изменилась. Отца арестовали и вскоре расстреляли. Как тогда водилось, Шуру стали, что называется, «прорабатывать» в комсомольской организации. И даже лучшие его друзья выступали с обвинениями, как будто тут была его вина. Чем в точности кончилась эта проработка, по своей беспартийности я не знал и не стал узнавать. Мы по-прежнему хаживали иногда на лыжах.
Через год-другой Шура женился на Фиве Панковой, считавшейся одной из самых хорошеньких девушек нашего курса. Это была очаровательная пара, на которой в те тяжелые времена отдыхал глаз. Все Шурины неприятности как будто отступили на задний план. Оба были совсем юными, когда родился сын Валя. Мальчик рос без тяжелых младенческих болезней и был хорошеньким, в золотисто-белых кудряшках (в мать).
На последних курсах и сложилась тесная дружба между нашими молодыми семьями (мы с Леной поженились в 1940 году). Мы бывали в гостях у них, они — у нас. Очень любили эти маленькие гощенья, беседы вчетвером. Шура был украшением этих бесед. Всегда осведомлен о последних новостях в политике, с мягким юмором рассказывал последние новости — и мы воспринимали эти совсем не веселые, а скорее страшные события через призму наших дружеских встреч. Кругом уже гремела война, но к нашим домам она еще не подошла вплотную. Трое из нас — Фива, Шура и я — заканчивали истфаковскую программу и готовились к государственным экзаменам. А надо было еще и зарабатывать на жизнь. А жизнь уже стала достаточно трудной.
В ту пору уже нелегко было еврею поступить на службу, особенно если он был работником «идеологического фронта», как мы, историки.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: