Гай Юлий Цезарь - Разделяй и властвуй. Записки триумфатора

Между тем Цезарь получил известие, что жители города Сульмона, лежащего в семи милях от Корфиния, очень хотят исполнить его желания, но их удерживают от этого сенатор Кв. Лукреций и Аттий Пелигн, которые занимали этот город гарнизоном в семь когорт. Он послал туда М. Антония с пятью когортами 13-го легиона. Как только сульмонцы увидали наши знамена, они открыли ворота и все до одного – и горожане и солдаты – вышли с приветствиями навстречу Антонию. Лукреций и Аттий спустились со стены. Аттий был приведен к Антонию и просил отправить его к Цезарю. Антоний с когортами и Аттием в тот же день возвратился назад. Цезарь включил эти когорты в состав своего войска, а Аттия отпустил невредимым. Цезарь в первые же дни начал укреплять лагерь большими сооружениями, свозить из соседних муниципиев хлеб и поджидать остальные силы. Через три дня к нему пришел 8-й легион, двадцать две когорты нового набора в Галлии и около трехсот всадников от царя Норика. С их прибытием он разбил второй лагерь у другой стороны города и назначил его комендантом Куриона. В следующие затем дни он начал окружать город со всех сторон валом и редутами. Около времени окончания большей части этих сооружений посланные к Помпею возвратились от него.

Прочитав письмо от него, Домиций утаил его содержание и на военном совете заявил, что Помпей скоро придет на помощь; поэтому он советовал не падать духом и готовить все необходимое для обороны города. Но наедине он вел тайные беседы с немногими своими друзьями и сообща с ними вырабатывал план бегства. Однако выражение лица Домиция не согласовалось с его речью, и во всем поведении его было больше суетливости и робости, чем в предыдущие дни; далее, он, против обыкновения, слишком часто совещался тайком со своими приближенными и избегал всяких сходок и собраний. Таким образом, истину нельзя было дольше скрывать и утаивать. Дело в том, что Помпей прислал ему такой ответ: он не склонен к решительному и опасному шагу, а кроме того, Домиций не по его совету и не по его воле утвердился в Корфинии: поэтому, если представится какая-либо возможность, пусть Домиций сам идет к нему со всеми своими силами. Но этому мешала блокада и обложение города осадными верками.

Когда замысел Домиция стал всем известен, солдаты, находившиеся в Корфинии, устроили под вечер сходку и при посредстве военных трибунов, центурионов и заслуженных людей своего звания так определили свое положение: их осаждает Цезарь, окопные работы и укрепления им почти окончены; их же полководец, Домиций, полное доверие к которому заставило их остаться, намерен бросить всех на произвол судьбы и бежать; теперь они сами должны думать о своем спасении. Сперва им стали противиться марсы, занимавшие наиболее укрепленную часть города, и раздор так разгорелся, что уже собирались вступить в рукопашную и решить дело оружием; но немного спустя обе стороны обменялись посредниками, и марсы только теперь узнали то, чего не знали раньше, именно о намерении Домиция бежать. Тогда все они сообща вывели Домиция к себе на сходку, окружили его и заключили под стражу, а к Цезарю отправили послов из своей среды с заявлением, что они готовы открыть ворота, исполнить все его приказания и выдать ему Домиция живым.

Ввиду таких известий для Цезаря, конечно, было очень важно как можно скорее овладеть городом и перевести его гарнизон к себе в лагерь, чтобы его настроение не изменилось от подкупа, агитации или ложных вестей, ибо на войне часто незначительные обстоятельства приводят к большим переменам. С другой стороны, он опасался, как бы солдаты, вступив в город ночью, не вздумали его разграбить. Поэтому он похвалил посланных к нему из города и отпустил их назад, приказав наблюдать за воротами и стенами. Со своей стороны он поставил солдат на возводимых им укреплениях не на определенном расстоянии друг от друга, как это делалось в предыдущие дни, но в виде непрерывной цепи караулов и постов, так чтобы они имели связь друг с другом и заполняли все укрепления; военные же трибуны и начальники конницы должны были нести патрульную службу и не только остерегаться вылазок, но и следить за тайным выходом даже отдельных людей. Но и помимо его распоряжения никто решительно не проявил такой небрежности или вялости, чтобы заснуть в эту ночь: все напряженно выжидали, чем кончится все дело, и их мысли и чувства были направлены на самые разнообразные вопросы: что случится с корфинийцами, что с Домицием, что с Лентулом, что с остальными, какой кого ждет конец.

Около четвертой стражи Лентул Спинтер стал со стены переговариваться с нашими караулами и постами, говоря: он желал бы, если это возможно, повидаться с Цезарем. Ему это разрешили и выпустили его из города, но Домициевы солдаты все время не отходили от него, пока его не привели к самому Цезарю. Он стал ходатайствовать перед Цезарем о помиловании и усердно просил пощадить его. При этом он упомянул о своей прежней дружбе с Цезарем и перечислил все полученные им милости, а они были очень большими: при поддержке Цезаря он пришел в коллегию понтификов, получил немедленно после отправления должности претора Провинцию Испанию, Цезарь же помог ему и в достижении консульства. Цезарь перебил его: не для злодейств он выступил из Провинции, но с тем, чтобы защититься от издевательств врагов, чтобы восстановить народных трибунов, безбожно изгнанных из среды гражданства, в их сане, чтобы освободить и себя, и народ римский от гнета шайки олигархов. Ободренный его речью, Лентул попросил позволения вернуться в город: милость, которую он получит для себя, несомненно, утешит и обнадежит всех остальных, из коих некоторые находятся в таком ужасе, что помышляют наложить на себя руки. Получив позволение, он удалился.

На рассвете Цезарь приказал привести к себе всех сенаторов, сенаторских детей, военных трибунов и римских всадников. Их было пятьдесят человек: из сенаторского сословия Л. Домиций, П. Лентул Спинтер, Л. Цецилий Руф, квестор Секст Квинтилий Вар, Л. Рубий, кроме того, сын Домиция с несколькими молодыми людьми и большое количество римских всадников и декурионов, которых Домиций вызвал из муниципиев. Всех их, когда они были приведены к нему, он постарался оградить от брани и оскорблений со стороны солдат и обратился к ним лишь с немногими словами. Он жаловался, что некоторые из них дурно отблагодарили его за великие благодеяния. Однако отпустил всех их невредимыми.