Владимир Жданов - Добролюбов

Статья Добролюбова была первым и блестящим опытом применения эзопова языка молодым публицистом. Скрытый политический смысл его выступления, сразу разгаданный Чернышевским, обеспечил статье шумный успех в передовых общественных кругах. Имя автора, к счастью для него, осталось неизвестным, но не потому, что было хорошо скрыто, а главным образом потому, что молва немедленно приписала статью Чернышевскому. Он сам 24 сентября 1856 года писал об этом Некрасову, уехавшему за границу: «Статья (в библиографии) о Педагогическом институте произвела прелестнейший эффект, так что я решительно конфужусь от похвал, которыми осыпают меня за нее (она приписывается мне)».

Много позднее Добролюбов узнал, что администрация института усердно разыскивала автора статьи, обращалась к Панаеву и Бекетову, пытаясь обнаружить его через редакцию или через цензуру.

Выступление «Современника» в самом деле не прошло бесследно. Это было время, когда к голосу передового журнала внимательно прислушивалось русское общество. В какой-то степени вынуждены были считаться с ним и в правительственных кругах. Поэтому рецензия Добролюбова не только произвела «эффект» среди людей, близких к «Современнику», но и повлияла на положение дел в Педагогическом институте. Шемановский прямо указывает в своих воспоминаниях, что рецензия подорвала авторитет Давыдова «и в министерстве, и в публике». Его стали бояться гораздо меньше, хотя на первых порах он и пробовал новыми угрозами удержать прежний институтский порядок. Но угрозы теперь мало помогали, студенты начали смелее отстаивать свои права; они молча выслушивали директорские речи, в которых звучали уже не только приказы, но и просьбы, а затем предъявляли свои требования, касавшиеся главным образом тех пунктов устава, которые не хотелось выполнять Давыдову. Разумеется, он еще пользовался властью, но все же атмосфера в институте несколько разрядилась, и студенчество подняло голову, ощутило свою силу.

Однако перемены начались далеко не сразу, они стали заметны только зимой, последнего учебного года (1856/57). А до этого произошло еще одно столкновение Добролюбова с директором, которое окончательно обострило их отношения и еще более озлобило «Ваньку». Судя по всему, это было или перед самым выходом книжки «Современника» со статьей об институте, или вскоре после ее появления. Началось с того, что студенты четвертого курса, возмущенные голодным рационом, решили затеять «борьбу за стол». 25 августа Добролюбов от имени всего курса написал прошение, в котором весьма скромно предлагалось, ввести некоторые меры для улучшения питания (дежурства на кухне, записи отзывов об обедах в специальной книге и т. п.). Прошение было всеми одобрено, но возник вопрос: кто подаст его Давыдову?

Долго шли споры, никто не хотел брать на себя рискованное поручение. Тогда Добролюбов не выдержал, взял прошение и сам понес его к директору. «В делах такого рода, — , замечает по этому поводу Шемановский, — …в нем являлась решимость, стремительность действий, готовность итти вперед даже и тогда, когда толпа смешалась при виде предстоящей опасности и готова уже отступить назад. Так целен, так верен с самим собой был этот человек».

Притихшие студенты долго ждали его возвращения, наконец он пришел бледный, расстроенный, со сжатыми губами. Никто не знал, что произошло в кабинете Давыдова, но было ясно, что дело плохо. Добролюбов тут же сел писать какую-то бумагу и, через час отправился с нею к Вяземскому, в министерство просвещения.

Оказалось, что, наслушавшись угроз разъяренного директора, Добролюбов решил, что ему нельзя больше оставаться в институте, и написал заявление с просьбой немедленно перевести его в университет, а если это невозможно, то выпустить в младшие учителя гимназии. Заявление сохранилось, и мы теперь знаем из него о том, что произошло в директорском кабинете. Давыдов назвал прошение студентов «тяжким преступлением» и обвинил во всем одного Добролюбова. Не слушая никаких объяснений, он сказал, что давно уже следит за его возмутительным поведением и при первом же малейшем проступке против институтских правил выгонит его из института. Мы знаем, как легко было оказаться нарушителем этих казарменных правил: для этого достаточно было не застегнуть одну пуговицу на мундире. И Добролюбов резонно писал в своем заявлении Вяземскому: «Я не могу быть уверенным, что в продолжение целого года, который остается мне провести в Институте, никогда не подам повода заметить меня в упущении какой-нибудь мелочи, особенно если за этими мелочами будут нарочито следить… Я не чувствую в себе довольно сил для того, Чтобы вынести безвредно целый год такой жизни».

По словам Шемановского, Вяземскому стоило больших трудов уговорить Добролюбова отказаться от своего намерения покинуть институт. Он не принял прошения и убедил студента, что ему необходимо закончить образование, хотя бы ввиду его сложного семейного положения. Вполне вероятно, что Вяземский при этом принимал в расчет уже пошатнувшуюся репутацию Давыдова и охлаждение к нему со стороны высшего начальства. Слишком уж большую огласку приобрели служебные злоупотребления директора Педагогического института и его враждебные отношения со студентами. Институт явно приходил в упадок. Слух об этом дошел даже до провинции, где в особенности была ощутима плохая подготовленность учителей, оканчивающих институт.

В связи с этим интересно вспомнить один документ, сохранившийся в архиве Добролюбова и известный под названием «Письмо к директору Пензенской гимназии». Той же осенью 1856 года, когда в институте происходили описанные события, Давыдов получил анонимное письмо из Пензы, автор которого, выступая от имени пензенской интеллигенции, осуждал деятельность Давыдова и доказывал, что характер институтского воспитания должен быть решительно изменен «сообразно современному состоянию общества». В письме содержались также серьезные упреки по адресу окончивших институт студентов.

Давыдов собрал воспитанников и прочитал им свой ответ, обращенный к директору Пензенской гимназии, в котором яркими красками описывались достоинства института и отвергались все упреки по его, адресу. Попутно Давыдов позаботился о том, чтобы пензенский директор имел возможность отыскать автора анонимного письма и передать его в руки жандармов; позднее стало известно, что директор справился с этой задачей: автор был найден, представлен в Третье отделение и, по слухам, сослан в солдаты на Кавказ.

Студенты были возмущены оправданиями директора и решили сами написать в Пензу. Как всегда, за дело взялся Добролюбов. Он начал писать большое письмо (сохранился только черновик его первых страниц), где объяснял, что студенты совсем не разделяют директорской точки зрения. «Студенты стыдятся, что защита их интересов досталась на долю человеку столь недостойному, и решаются сами сказать слово за себя», — писал Добролюбов. Полемизируя с ответом Давыдова, он высмеял его попытку доказать совершенства института тем, что в нем есть ученые профессора и что за 28 лет из его стен вышел десяток порядочных людей. С негодованием отвергая «жалкие, бесстыдно ложные фразы» Давыдова, Добролюбов отсылал пензенского директора к своей недавно появившейся рецензии в «Современнике», содержавшей правдивую характеристику состояния института. В полном согласии с этой рецензией, открыто развивая мысль, которая там была высказана между строк, Добролюбов доказывал, что смысл десятилетней ревностной работы Давыдова на посту директора сводился к одному: «Он хотел держать студентов как мальчиков, стараясь всего более сделать из них бессловесные, покорные, немыслящие существа…»