Генри Мортон Стенли - В дебрях Африки

Справедливость требует признать, что сначала нас приняли крайне радушно, но на третий день нашего пребывания между нами и хозяевами возникла какая-то неловкость. Нам оказали гостеприимство, вероятно, в том предположении, что в принесенных нами вьюках должно быть немало хороших вещей, но, к несчастью, все наши наилучшие бусы, на которые можно было закупить весь их запас кукурузы, были затоплены вместе с челноком у водопада Панга, а арабские бурнусы, вышитые золотом, украдены дезертирами, еще не доходя до ставки Угарруэ. Разочарованные в своих надеждах на получение от нас нарядов и драгоценных бус, наши хозяева начали систематически склонять наших людей на продажу всего, что у них было – рубашек, шапок, плащей, камзолов, ножей, поясов, – и так как все эти вещи составляли личную собственность каждого, мы не имели права вмешиваться.

Но когда счастливые обладатели таких драгоценностей начали открыто объедаться различными лакомыми блюдами, такое зрелище стало невыносимо для других, менее богатых, и повело сначала к зависти, а потом к воровству. Эти беззаботные и бестолковые люди принялись продавать свою амуницию, платье, крючья от вьюков, ружейные шомполы и, наконец, ремингтоновские ружья. Едва миновала для нас опасность погибнуть от голодной смерти и от всех ужасов, сопровождающих столкновение с дикарями, как мы увидели перед собой другую опасность: попасть в рабство к арабским невольникам.

Несмотря на все просьбы, мы не могли добиться, чтобы нам давали больше двух початков кукурузы в день на каждого человека. Я обещал тройную плату за все, что они нам дают, как только дождемся арьергарда; но этот народ того мнения, что синица в руках всегда предпочтительнее журавля в небе. Они притворялись, что не верят, будто у нас есть ткани для обмена, и думают, что мы пришли только за тем, чтобы воевать с ними. Мы утверждали, со своей стороны, что нам от них ничего не нужно, кроме шести початков кукурузы в день на человека в течение нашего девятидневного отдыха.

У нас пропали три ружья, а местные старшины отозвались полным неведением на то, куда они девались. Мы сообразили, что если это правда, то они могли подозревать нас в недобрых намерениях относительно себя, и в таком случае для них всего разумнее и выгоднее было бы тайком скупить все наше оружие и после этого предлагать нам какие угодно условия.

21-го числа продано было еще шесть ружей. Таким образом экспедиция быстро подвигалась к своей конечной гибели: что мог сделать в этих дремучих лесах отряд безоружных людей, от которых зависела судьба целого поселения на востоке, да еще другие отряды на западе? Без оружия нельзя было ни двинуться вперед, ни вернуться назад, и оставалось лишь покориться тому из разбойничьих атаманов, которому вздумалось бы объявить себя нашим хозяином, либо умереть. Поэтому я держался того мнения, что следует изо всех сил бороться с такой перспективой и либо ускорить конец, либо решительно устранить его возможность.

Мы собрали людей и пятерых, у которых не оказалось ружей, приговорили связать и наказать по 25 ударов палками. Произошла возня, крики, сопротивление, и когда хотели приступить к наказанию первого из виновных, один из людей выступил вперед и попросил позволения говорить.

– Этот человек не повинен, сэр, – сказал он, – его ружье у меня в палатке, я отнял его вчера вечером у Джумы, который принес его продавать одному маньему. Может быть, Джума сам украл ружье у этого человека.

– Я знаю: все эти люди говорили, что ружья у них украдены, пока они спали. Может быть, это правда и в настоящем случае.

Тем временем Джума скрылся, но его потом нашли в поле, в кукурузе. Он сознался, что украл два ружья и снес их к доносчику для обмена на маис или на козу, но это было сделано единственно по наущению доносчика. Это тоже могло быть справедливо. Однако рассказ всем показался неправдоподобным, вымышленным, и на него не обратили внимания. Тут выступил из рядов другой занзибарец и признал Джуму за похитителя своего ружья; это обвинение было доказано, виновный сознался во всем, тут же приговорен к смертной казни и немедленно повешен.

Так как теперь несомненно уже было доказано, что маньемы скупают наши ружья, давая за каждое по нескольку пригоршней зерна, я послал за местными старшинами и потребовал от них немедленного возвращения мне ружей, угрожая им в противном случае серьезными последствиями. Сначала они сильно рассердились, погнали занзибарцев вон из селения на лужайку, и по всему было видно, что сейчас будет драка и настал, может быть, конец всей экспедиции. Наши люди, настолько истощенные голодом, что готовы были себя продать за пищу, были уже так измучены всем, что они испытали, и так деморализованы, что на них нечего было надеяться в случае рукопашной схватки.

Для активной храбрости нужно быть сытым. В то же время так или иначе нам все равно было не сдобровать, ибо, оставаясь спокойными свидетелями того, что происходило, мы в конце концов все-таки должны будем взяться за оружие. Вместе с одиннадцатью ружьями продано было 3 000 патронов. Мне ничего больше не оставалось делать, как настаивать на возвращении ружей; я повторил свое требование, грозя прибегнуть к другим мерам, в доказательство чего указал на висевший на дереве труп и прибавил, что если уж я способен дойти до такой крайности, чтобы казнить собственного слугу, то они должны понимать, что мы сумеем отомстить тем, кто был истинной причиной его казни, т. е. тем, кто держит свою дверь отворенной для приема заведомо краденых вещей.

Пошумев целый час у себя на деревне, они принесли мне пять ружей и, к крайнему моему изумлению, указали на тех, кто их продал. На первый раз было бы неполитично доводить дело до крайности, иначе я бы непременно отказался принять эти ружья до тех пор, пока мне не представят и всех остальных; а если бы я мог с уверенностью рассчитывать на содействие хотя бы только пятидесяти человек своей команды, я бы решился на драку. Но как раз в эту минуту в лагерь явился Уледи, верный мой слуга и шкипер «Аванса»; он принес известие, что вельбот в целости стоит у пристани Ипото, а шестерых наших старшин он разыскал в самом несчастном положении за шесть километров от ставки.

Тут произошел переворот в моем душевном настроении: я почувствовал такую благодарность за возвращение пропадавших людей, так обрадовался при виде Уледи и при сознании, что как ни испорчена человеческая природа, но все же хоть несколько человек остались мне верны, что некоторое время не мог выговорить ни одного слова.

Потом я все рассказал Уледи, и он взял на себя умиротворить расходившихся маньемов, а меня убедил простить всех на том основании, что теперь тяжелые времена миновали и должны наступить для нас красные дни.