Юрий Айзеншпис - Виктор Цой и другие. Как зажигают звезды

В конце 1969 года арестовали хорошо известного мне крупного валютного спекулянта Генриха Караханяна по малообъяснимой кличке «Уборная». Вторая его кличка — «Ворррона» объяснялась тем, что Генрих плохо произносил звук «эр». Через 7 лет я случайно с ним встретился в колонии-поселении. Тогда же оказалось, что мы оба отбывали наказание в тульском исправительном управлении — такое вот совпадение.

Но еще более любопытно другое совпадение. Вместе с группой «Сокол» я оказался приписан к Тульской филармонии и неоднократно бывал там в качестве музыкального директора коллектива. (Да уж, — думал я, сидя на нарах: с тех не самых давних пор мой статус изменился явно не в лучшую сторону…). Задержание Генриха, по идее, должно было раздаться громким звонком, предупреждением в мой адрес, но я его не услышал — звон монет заглушал.

Впрочем, не думаю, что мой арест в начале января 1970 года был напрямую связан с задержанием Генриха-Воррроны. Совместных дел мы не вели, знали лишь, что пасемся на одном поле. Да и масштаб его бизнеса в целом превосходил мой. Вообще-то в тот злополучный год залетело много «наших» — возможно, начинался государственный ответ на новую спекулятивную волну, накрывшую Москву. Страх, вызванный расстрелом Рокотова, улетучился, и размах валютных махинаций и количество вовлеченных в этот промысел людей стало нарастать из года в год. Ну, и как следствие…

Что касается лично меня, до сих пор не понятно, в результате каких именно оперативных мероприятий органы вышли на мой след. Я больше всего опасался, что возьмут с поличным при продаже или покупке золота, а получилось иначе. Хотя от этого не легче. Вообще, после ареста Воррроны я в глубине души уже ожидал скорого окончания и моей коммерческой эпопеи. Чувствовал, что догуливаю последние месяцы последние сладкие денечки. Но все-таки верил, что умнее других, а, значит, смогу лучше изощриться, обезопасить себя и свой бизнес. Я практически прекратил «тематические» разговоры по телефону. Хотя и без этого в коммерческих беседах, которые теоретически могли прослушиваться, я и мои компаньоны использовали особый сленг. Не традиционный сленг фарцовщиков, а известную только узкому кругу систему измененных значений слов, кодовых терминов, например: «поехать в гости» — встречаться со скупщиком золота. Хотя, наверное, при желании ее можно было легко дешифровать. Поскольку номер моего телефона знали лишь избранные, то периодически требовалось найти того или иного знакомца в общежитиях для иностранцев или где-нибудь в месте традиционных тусовок. В этом вопросе я тоже стал осторожничать. Особо плохие слухи ходили про общежития на Балтийской — мол, некоторые посетители уже плотно сели, поэтому я старался искать «пропавших» в институтах. А уж если приходил на Балтийскую, то стоял поодаль от входа, часами играя в железку с напарником. И внимательно смотрел за входящими и выходящими из дверей. Или вел наблюдение из такси.

Впрочем, возможность себя обезопасить, усилить эффективность конспирации была наивностью, так и хочется добавить — святой. Законопослушность, кстати, обычно определяется не моральными принципами, а страхом перед наказанием или даже просто порицанием. У меня же не было страха ни до первого срока, ни после него. И не развались Советский Союз и коммунистическая идеология, после второй ходки последовала бы третья. А затем четвертая. В этом смысле я был неисправим.

У Александры Коллонтай есть фантастический рассказ «Скоро!», действие которого происходит 7 января 1970 года в «Доме отдохновения», где доживают свои дни ветераны революции. На рождественской елке они рассказывают молодым о тех героических годах. На этом фоне описывается жизнь и быт настоящего. Освещение не электрическое, а с помощью отраженных солнечных лучей. Работают люди лишь два часа в сутки, и жизнь налажена так, что живут не семьями, а расселяются по возрастам. Дети в «Дворцах ребенка», юноши и девочки-подростки — в веселых домиках, окруженных садами. Взрослые — в общежитиях, устроенных на разные вкусы, а старики — в «Доме отдохновения». На всем земном шаре нет уже врагов, весь мир представляет собой федерацию коммун. Осталось последнее — победить природу!

Подобного коллективного рая 7 января 1970 года не наблюдалось. Наоборот, в этот день родился Ник Холмс, основатель английской металлической группы Paradise Lost — «Потерянный рай». И еще один знаменательный факт — в этот же день был утрачен рай одного отдельно взятого человека — Юрия Айзеншписа.

Помнится, примерно в полдень мне на работу позвонил Гиви Гулетани, хороший знакомый и активный участник ряда крупных совместных коммерческих сделок. Сам из Грузии, он приехал искать денег и счастья в Москву, учился на вечернем юридическом, днем изображал кипучую деятельность в какой-то сонной госконторе. Параллельно Гиви охмурял симпатичную и состоятельную москвичку, дабы окончательно закрепиться в столице. На этот раз из кодового разговора я понял, что есть возможность купить большое количество чеков серии Д всего по три рубля. Очень дешево, их рыночная стоимость колебалась от 6 до 8. Такой профит получался, если покупать чеки не у перекупщиков, а у их непосредственных владельцев, для которых они шли как 1 к 1. Точную сумму чеков Гиви не назвал, поэтому я отправился на стрелку к гостинице «Москва» с тем, что лежало в карманах, с 17 785 рублями. Что составляло примерно мою зарплату за 10 лет работы в НИИ. Это были деньги за килограмм золота, который я продал еще утром по дороге на работу. Но и этой немалой суммы не хватило, чтобы купить все предложенные 8000 чеков. Поэтому, пообещав продавцу вернуться максимально быстро, я отправился домой, чтобы взять недостающее из укромного местечка. Гиви поехал со мной, а продавец остался нас ждать. Предвкушение неплохой прибыли и боязнь потери продавца, который соглашался продать или все, или ничего, и побыстрее подгоняло нас. Ну, а мы подгоняли таксиста.

И вот мы подъехали к дому на 2-м Щукинском проезде, где я жил. В добротной кирпичной шестиэтажке моя семья занимала большую трехкомнатную квартиру с просторной кухней, комнаткой для прислуги и ванной с окном. Очень душевное жилье! Заехали во двор и остановились напротив подъезда, который отделялся от дороги заснеженным газоном метров в пятнадцать шириной. Около подъезда, поеживаясь от мороза, перетаптывалось четверо мужчин в одинаковых ондатровых шапках, не соседи, не жильцы… Но, кажется, я их узнал — это сотрудники милиции или КГБ… Неужели я прав? Сердце екнуло, похолодело и сжалось. И я сказал Гиви практически словами из песни, которую мой артист Дима Билан споет через 33 года: