Алексей Рыбин - Виктор Цой. Это сладкое слово - Камчатка

«…Когда я вернусь домой, это будет музей».

А. Рыбин

Сейчас знаменитая «Камчатка» — это один из музыкальных клубов Санкт-Петербурга. Конечно, Камчатка — место уникальное, но, тем не менее как и в прочих клубах, ориентированных на рок-музыку, несколько раз в неделю здесь проводятся концерты, зрители-слушатели пьют пиво, фотографируют, слушают музыку и, в зависимости от возраста и пристрастий, либо предаются ностальгии, либо просто приятно проводят время.

Нужно отдать должное Анатолию «Начальнику» Соколкову и всем тем, кто ему помогал — теперь «Камчатка», с одной стороны, мало напоминает рабочее место молодых рокеров-кочегаров, с другой, интерьер котельной в целом сохранен. В центре помещения стоит мемориальный котел, в котором Начальник и администрация Камчатки иногда готовит шашлыки, в остальном — отлично отремонтированное помещение, маленькая, уютная сцена, предназначенная для камерных коллективов, столы, лавки, аппаратура, за массивом котла — барная стойка.

Музыкальный клуб — это лучший и единственный вариант существования Камчатки. Разговоры о музее, похоже, так и останутся разговорами, ибо, при более или менее предметном подходе к, собственно, предметам — экспонатам, выяснится, что таковых в природе не существует.

Рок-музыканты поколения Виктора Цоя и даже старше — Бориса Гребенщикова, Жоры Ордановского — в большинстве своем, молодость, да и часть так называемой «зрелости» провели, будучи людьми абсолютно нищими.

Театральные актеры, писатели, инженеры, ученые оставляют после себя архивы. Спектакли готовятся достаточно долго, в процессе подготовки их задействовано масса народу и у каждого остается что-то после премьеры. Фотографии, детали костюмов, части декораций, афиши, висящие в кабинетах и гримерных. Писатели работают с черновиками, записными книжками, пишут статьи, заметки, ученые делают открытия тоже не на автобусных остановках или котельных — кабинеты, рукописи, заметки, горы бумаг, аппаратуры, оборудования.

В своей борьбе с рок-музыкой советская власть поставила молодых артистов (да и не только их) в положение людей без прошлого, людей, существующих параллельно «общественной жизни». Сложно обнаружить какие-то вещественные признаки их существования. У них не было собственных квартир, обустроенных хозяевами и хранящих их индивидуальность во всем — в выборе мебели, в цвете обоев, портьер, в портретах и картинах на стенах, в подборе библиотек — невозможны «дома-музеи» Башлачева, Цоя, Ордановского, Давыдова, Панова-Свина, Майка Науменко. У них не было, фактически, ничего, кроме дешевых стандартных заводских гитар, нескольких пластинок и десятка потрепанных книжек.

Несколько десятилетий в попытках устроить «музеи» и аукционы взгляды фанатов натыкаются на один и тот же концертный костюм Олега Гаркуши, пиджак Ляпина и кожаные штаны К.Кинчева. Это все, что осталось для «вещественного», материального мира от того времени, от отечественной рок-революции, которая и была, в общем, настоящей революцией — яростной, неистовой, с поражениями, победами, с жертвами с обеих сторон.

Когда стало возможным ездить по стране с большими концертами — опять-таки, никто не занимался собиранием архивов. Музыканты живут быстро. «Из города в город, из дома в дом по квартирам чужих друзей… Наверное, когда я вернусь домой, это будет музей», — пел Борис Гребенщиков, но «музея» как не было, так, вероятно, и не будет. И лучшим подтверждением этого факта был «уголок АКАРИУМА» на одной из выставок «Реалии русского рока» — стенд, посвященный истории группы был уставлен пустыми винными бутылками и больше на нем не было ничего.

Конечно, это гротеск, шутка, но в этой шутке есть огромная доля истины. Символист Гребенщиков очень точно передал этой экспозицией состояние дел с архивами рок-музыкантов, должных отражать период их жизни и творчества с семидесятых по девяностые годы.

Только в девяностые музыканты начали приобретать недвижимость, дорогие или дешевые машины, хорошую одежду, обрастать вещами и сувенирами, захваченными во время очередных гастролей или вакаций. Но это уже совсем другая история — видеоклипы, статьи в крупнотиражных изданиях, фильмы и книги, хроники записи альбомов, коллекции и все, что полагается иметь людям респектабельным и имеющим какое-то отношение к искусству, у современных музыкантов, так или иначе, наличествует. Во всяком случае, для будущих музеев потенциальные экспонаты уже есть.

После Виктора Цоя не осталось практически ничего, кроме фотографий (преимущественно, любительских), нескольких совершенно дилетантских видеоклипов, снятых Лен ТВ, фильма «Игла» (остальные — «Рок», «Йахха» и «Конец каникул» странным образом канули в небытие) и юношеских рисунков, которые родственники ни в какой музей никогда и не отдадут. Да и недостаточно десятка разноцветных кусков ватмана для музея. Какое они имеют отношение к характеру Цоя, к тому, за что его любят сотни тысяч молодых и не слишком уже молодых людей?

Единственное и главное, что оставил нам Виктор — его песни, его музыка, записанная на пленку и перенесенная на CD. Музыка, известная всем, кто вообще слушает музыку — любую. И это главное. Мистическим образом сложилось так, что «земной», «бытовой» Витя Цой все больше уходит из памяти даже тех, кто знал его очень близко. Он продолжает существовать лишь в своих песнях — и это, возможно, лучшее, чего может желать художник. Ничего лишнего, ничего из того, что мешает воспринимать его творчество. Искусство в чистом виде.

Оставлять «Камчатку» законсервированной, сохранившей изначальный облик советской котельной было бы бессмысленно и неверно. Одна из тысяч грязных, неприспособленных для работы людей вонючих дыр, которых в достатке по всей стране — и действующих, и заброшенных. Никто из работающих в восьмидесятые годы в «Камчатке» — из тех, чьи имена сейчас известны всем, так или иначе интересующимся современным искусством — не работал там из любви к работе кочегара. Уют, о котором столько говорено, был, да, но уют этот заключался в том особенном микроклимате, которые создавали люди, сидящие в «Камчатке», играющие на гитарах, поющие, пьющие, пишущие и рисующие в «Бортовом журнале», свободные люди в несвободной стране. Нет этих людей — остаются грязные стены, уголь и железные котлы.

«Камчатка» живет сейчас музыкой. Музыкой, которая звучит в душе каждого, заходящего в подвал на улице Блохина и той, которая звучит в маленьком, чистеньком и уже по-бытовому уютном клубе. Вряд ли в те годы, когда котлы еще горели, кидающие в них уголь музыканты могли желать большего. И то, что на «Камчатке» всегда звучит музыка — лучшая память о Вите и лучшая дань уважения и любви к нему со стороны коллег, друзей, поклонников, всех тех, кто заходит в подвал, с которым связано столько событий, историй, легенд и воспоминаний.