Николай Рерих - Шамбала. Сердце Азии

И так же, как наши иконописцы, поет лама-иконописатель стихиры [227]во время работы. Стихиры усилились – значит, приступил к самому Лику.

И еще диво, возможное только в этой стране. В глубоких сумерках, когда наливающийся месяц уже вступает в права, по дому разносятся серебряные звуки самодельной флейты. В темноте художник лама на коврике переливчато играет перед ликом Майтрейи – Мессии – Мунтазара [228].

Струны Земли!

Где проходили орды великих монголов? Где скрылось исчезнувшее колено Израилево [230]? Где «Трон Соломона» [231]? Где пути Христа-странника [232]? Где зарево шаманского бон [233]– религии демонов? Где Шалимар – сады Джахангира [234]? Где пути Памира, Лхасы, Хотана [235]? Где таинственная пещера Амаранта [236]? Где тропа великого Александра к забытой Таксиле [237]? Где стены Акбара? Где учил Аcвагхоша [238]? Где созидал Авантисвамин [239]? Где твердыни Чандрагупты Маурии? Где мудрые камни царя Ашоки [240]? Все прошло по Кашмиру. Здесь старые пути Азии. И каждый караван мелькает, как звенья сочетаний великого тела Востока.

И песчаные пустыни на пути к Пешавару [241]. И синие вершины Сонамарга [242]. И белые склоны Соджи-ла [243]. И в полете орлов – тот же неутомимый дух. И в резвых конях – то же непреклонное движение. И мир роз и шалей кашмирских не похож на забытый и скрытый мир кашмирских клинков.

«Весна Священная» [244]. Когда мы сочиняли ее со Стравинским, не думалось, что Кашмир встретит нас этой постановкой. В Гари, на ночлеге, когда вызвездило яркое весеннее небо и засинели горы, мы заметили вереницы огней по горам. Огни двигались, расходились и странно кружились. И по всем склонам зажглись эти огненные процессии. И в деревне внизу закружились темные силуэты, размахивая смоляными факелами на длинных шестах. Огненные круги возвещали о конце холодов зимних. И песни возвещали весну священную. Этот праздник девятого марта.

«Бюль-буль» – соловей-птица поет на яблоне. Кукушка отсчитывает долгую жизнь. На лужайке расстелены белые полотна и кипит самовар. Красные и желтые яблоки и сдобные лепешки предлагаются сидящим на весенней траве. Глазки фиалок и бело-желтые нарциссы ткут пестрый ковер. А вечером стада уток и станицы гусей [245]усеивают мочежины озер. Выходят на весенние поляны маленькие медведи. И никто не боится их, разве если это матка с детьми…

Пологие речные берега. Вереница бурлаков ведет крытые лодки… По широкой дороге тянутся волы и скрипят колеса. Трехсотлетние чинары и высокие тополя оберегают пути. И часто блестят зубы встречных путников в улыбке привета.

На сеновале лежат сани – московские розвальни. На дворе скрипит журавль над колодцем. Соломенная крыша проросла зеленым мхом. Скрючились придорожные ивы. Гомонят приветствия детишек. Где же это? В Шуе или Коломне? Это в Сринагаре [246], в «городе солнца».

Пузатые белые колонки. Мелкая роспись орнаментов. Крутые каменные лесенки. Золоченая крыша храма. Скрипучие расписные ставни окон. Заржавленные замки. Низкие дверки «с поклоном». Резные балюстрады. Покосившиеся плиты каменных полов. Запах старого лака. Мелкие стекла оконцев. Где же мы? В Ростовском кремле? В суздальских монастырях? В ярославских храмах? И стаи бесчисленных галок. И голые ветки за окнами. Это главный дворец махараджи Кашмира. Любопытно все, что от старины сохранилось. Все новейшие приделки ужасны.

По дорогам много моторов Форда. В столовой гостиницы видны лица американцев. В ювелирной лавке рядом висят две картины. Одна – вид Дели. Другая – вид Московского Кремля. Среди кристаллов, в которые смотрят судьбу, среди кашмирских сапфиров и тибетской бирюзы зеленеют китайские жадеиты [247]и цветными садами раскинулись полы шитых кафтанов. Как ценные шали, залиты комнаты музея мелким иранским узором, и оббитая судьбою Гандхара [248]сводит воедино расколовшиеся ветви Запада и Востока.

В характере храмов и мечетей, в угло-вых резных драконах, в шатровой четырехскатной вышке неожиданное сочетание деревянных старых церквей Норвегии и китайских пагод. Из одного колодца почерпнуты романская химера, звериный орнамент Алтая и зверьки Китайского Туркестана и Китая. Сибирские пути народов далеко вынесли оди-наковый смысл украшений.

Твердо стоит крепость Акбара. Но когда подыметесь по всем кручам и ступеням, то видно, что старые кирпичи и глинобитная смазка с трудом держатся. Своды готовы упасть.

Нишад – сад Акбара, – занял место от озера до взгорья. Высокое место. Строения скромны и по углам любимые им башенки. Характер простоты и ясности.

Шалимар – сад Джахангира. Тоже в характере своего хозяина. Стоит «для себя». Меньше внешнего вида. Больше роскоши. Той роскоши, которая довела до нищеты потомков моголов. Последний могол в Дели тайно продавал мебель из дворца и разрушал ценные облицовки стен [249]Шах-Джахана и Аурангзеба [250]. Так кончилось.

Ткач Кашмира сопровождал каждый узор особым напевом. Великую гармонию труда напоминает такое искание ритма.

Ни в одной песне не сказывается, отчего гора «Трон Соломона» носит это имя. Ведь это место очень древнее. Еще Джалаука, сын Ашоки, утвердил там один из первых буддистских храмов. Через семь веков храм был перестроен и посвящен Махадеве [251]… Но откуда имя Соломона? Имя Соломона гора получила от легенды, что Соломон, желая скрыться от условностей царской жизни и тягостей двора, на ковре-самолете переносился с любимой женой на эту гору. Опять упоминание о «летательном аппарате» Соломона. Такая же гора в [Русском] Туркестане [252]и в Персии.

Не только гора «Трон Соломона» переносит сознание в библейские сферы. В долине Синдха почему-то особенно почитается пророк Илия. Очень звучны легенды о том, как пророк, сидя в пещере, спасает рыбаков и путников. В различных обликах, то благий, то грозный, пророк является на защиту дел справедливости и благочестия. Мусульмане и индусы, разрозненные многими причинами, одинаково чтут пророка Илию.

Лиловый ирис всегда напоминает мусульманское кладбище. Они залиты этими цветами. Но вот радость: распустилась сирень, закивали ландыши и забелела черемуха…

После «мелкого рисунка» современного Кашмира отдыхаете на развалинах Мартанда и Авантипура [253]. И здесь девятый и десятый век дали расцвет. Здесь фантастика азиатской колыбели романеска [254]торжественно слилась с радостным культом Вишну [255]. Чувствуете, что и здесь, на фоне сапфировых предгорий Гималаев, стояли величественные сооружения. Вскрыты они лишь частично. Пологие наносные бугры скрывают целые дворцы и города. Картина мощи Азии еще не явлена. Только искры ее можно отметить на случайных листках. Любящие руки соберут чашу прекрасного сознания.