Степан Крашенинников - Описание земли Камчатки

Увсех камчадалов один токмо годовой праздник, в который они грехи очищают, а отправляется оный неотменно в ноябре месяце, чего ради и очистителем грехов называется. [408]Стеллерово мнение о сем празднике, что оный от предков их уставлен был в благодарение богу за его благодеяния, но после сущая причина празднования помрачена дурацкими смехами и нелепыми баснями.

Мне кажется мнение его основательно, тем наипаче что по окончании летних и осенних трудов не принимаются они ни за какую работу прежде праздника, не ездят в гости и на промыслы, почитая все то за великий грех. Ежели же кому преступить случится, волею или по нужде, то во время праздника необходимо должен очиститься, ежели не очистился прежде.

Из сего несколько видеть можно, что предки сего народа по заготовлении в зиму съестных припасов имели обычай начало трудов своих приносить богу в жертву, а потом сами между собою веселиться, приходя друг к другу в гости.

При праздновании бывает у них между прочим много и таких мелочей, которые недостойны воспоминания, но понеже всему у них непременный порядок, то опишу я все обряды их с начала до конца праздника обстоятельно, не опуская никакой безделицы не столько для удовольствия читателя, ибо такие мелочи читать больше скуки, нежели приятности, но наипаче для того, чтоб не погибла память толикого их заблуждения, из которого они выведены высокоматеринскою милостию Ее Императорского Величества, Всемилостивейшей Нашей Государыни: ибо ныне все оные языческие обряды оставлены и чрез несколько лет совершенному предадутся забвению, к некоторому ущербу истории.

И понеже южные камчадалы имеют некоторую разность в обрядах против северных, то объявлю я порознь о праздновании их, начав от южных камчадалов, к которым я в 1738 и 1739 годах нарочно для того ездил и в знатном их остроге, Чаапынган называемом, что на реке Кыкчике, жил по трое суток. [409]

Церемония началась метением юрты. Потом два старика, имевшие в руках по повесму [410]тоншича, нечто пошептав над сором, приказали его вон носить.

С полчаса спустя вынули из места вон старую лестницу, место вычистили, и старик, неведомо что пошептав, положил туда щепочку, обвитую тоншичем, после того новую привязали с равным шептанием, а старую поставили к стеке, ибо вон ее выносить, не окончив праздника, не дозволено.

Между тем, прибор, к езде на собаках принадлежащий, санки, алаки, узды, побежники, ошталы и прочее из юрты вон вынесли, для того что оное ожидаемым на праздник врагам, по их мнению, противен.

Немного помешкав, принесли в юрту сухой травы и постлали под лестницею. Старик, который обыкновенно на все нашептывал, придя к лестнице с тремя бабами, сел по правую сторону, а бабы по левую. У каждого из них была рогожка, а в ней юкола, сладкая трава, сухая икра, тюлений жир в кишках и кусками.

Из юколы делали они топоры и сладкою травою увивали, а изготовив все по обычаю, старик и каждая баба отправляли от себя по человеку в лес за березою, навязав, как пояса, на топоры и на голову тоншич и отдав рогожки с объявленным запасом на дорогу, немного себе из того оставив.

После того старик и бабы, встав с мест своих, обошли вкруг лестницы один раз, махая тоншичем, который в обеих руках имели, и приговаривая «акхалалалай»; а за ними обходили и те, коим надлежало идти за березою, которые, обойдя, и отправились в путь свой, а старик и бабы тоншич свой на очаг положили, а оставшийся запас бросили малолетним как бы на драку, который они, расхватав, съели.

Между тем, бабы делали из сладкой травы и из юколы кита, а сделав, вынесли вон из юрты до времени и положили на балагане. Потом затоплена юрта, а старик, выкопав перед лестницею ямку, принес камбалу, обернутую тоншичем, и, пошептав, положил в ямку, и сперва сам на том месте обернулся трижды, а после и все мужчины и женщины до малолетних.

По окончании сего действия другой старик начал сарану варить в корытах каленым каменьем, которою сараною имели быть потчиваны враги их, а между тем, у кого были болванчики, называемые урилыдач, обвязывали их сладкою травою, а другие делали новых болванчиков, итунг именуемых, и в потолок над очагом тыкали.

В то ж время некоторый старик принес в юрту березовый кряж и начал из него хантая делать, а сделанному первый тойон того острожка навязал сладкой травы на шею, а по нем и прочие сладкую ж траву или тоншич приносили ему в жертву, по совершении которой поставили его на очаге вместе со старым хантаем.

Часто упоминаемый старик. взяв два небольшие камня и обернув в тоншич, неведомо что наговаривал, потом, закопав их на очаге по разным углам, расклал небольшой огонь, а вкруг лестницы посадил малолетних, чтоб им хватать болванчиков, которые сверху имели быть в юрту брошены. Дети, расхватав их, обвязали сладкою травою, а один из них, взяв нового хантая, потащил вкруг очага за шею, а прочие за ним следовали и «алхалалалай» кричали, а потом на старом его месте поставили.

После того обсели вкруг очага все старики, сколько их в юрте ни было: тот, который на все нашептывал, взяв в руки обвитую тоншичем лопату, следующую речь к огню говорить начал: «От Кутха нам приказано воздавать тебе жертву по однажды в год, что мы и исполняем; чего ради просим, чтоб ты нас хранил и миловал, не причинял бы скорбей и бед и не делал пожара».

Сию речь перерывал он несколько раз; между тем, все прочие старики вставали и, топая ногами и плеская руками, кричали «алхалалалай», а по окончании все старики встали с мест своих, взяв друг друга за руки, заплясали и закричали «алхалалалай», а с ними и все бывшие в юрте тоже кричали.

Во время крика начали выбегать из углов бабы и девки, искося глаза, искривя рот и представляя себя как возможно страшными, которые дошли до лестницы, подняли руки кверху и, делая странные телодвижения, плясали и кричали во всю голову, а потом одна за другою падали на землю, будто мертвые, и разносимы были мужчинами по местам своим, где лежали, аки бы бесчувственны до тех пор, пока некоторый старик не отшептал каждую порознь.

Сие позорище показалось мне страннее и противнее якутского шаманства, ибо там один токмо шаман бесится, а здесь целый острожек. Отшептанные бабы и девки весьма много кричали и плакали, будто от великой болезни и тягости, а между тем старик, поворожив над пеплом, бросал его дважды кверху лопатой, а по нем и прочие то ж учинили.