Саймон Моррисон - Лина и Сергей Прокофьевы. История любви

Лине были предъявлены обвинения по четырем статьям; первое – кража документа в Совинформбюро. Лина пыталась возразить, тщетно объясняя, что в ее обязанности переводчика не входила работа с секретными документами. Второе обвинение было связано с одним из многочисленных писем, которые она посылала за границу через доверенных лиц и посольства. Письмо было написано неким Шестопалом, инженером, мужем Сусанны Ротенберг, парижской подруги Лины, которая работала в Москве в «Союзинторгкино» (с 1945 года «Совэкспортфильм»). Организация занималась импортом и экспортом кинофильмов.

Лину обвиняли в том, что она пошла на сделку с иностранцами и в обмен на доставку письма адресату передала секретную информацию о заводе в городе Горьком. В письме Шостаковичу с просьбой разобраться в ее деле Лина подробно описала, в чем ее обвиняют, и рассказала о методах, используемых следователями. Сначала ее «расспросили» об отношениях с Шестопалом и его женой. Допросам подвергся и сам Шестопал, и в конце концов он «выдал» Лину. Затем следователи провели очную ставку, чтобы «разоблачить» ее. «Шестопал был в ужасном состоянии, его было не узнать, – рассказывала Лина, – он избегал смотреть мне в глаза. Наверняка он признался под пытками, что передал мне не только обычное письмо, адресованное жене, но и какую-то информацию о заводе в Горьком… Я прочла это письмо и не нашла в нем ничего подозрительного, иначе не стала бы передавать его. Я считала Шестопала приличным человеком и не могу понять, как он мог сочинить, что у нас с его женой «заговорщические связи». Его жена не была антисоветчицей, и моя дружба с ней, учитывая ее возраст, была сродни отношениям матери с дочерью, и ничем более. Следователь кричал на меня после очной ставки и сказал, что я трусиха, и это станет причиной моей гибели» [484].

Лина много раз «признавалась» следователю, что в 1940 году действительно передала письмо Шестопала, но это было обычное письмо, в нем не было никаких секретных данных. Она отдала письмо француженке по имени Фанни (Теофания) Чипмен, 35-летней жене Норриса Чипмена, сотрудника американского посольства в Москве в конце 1930-х. По просьбе Лины Фанни отвезла письмо Шестопала в Париж в 1940 году и убедилась, что Сусанна Ротенберг его получила. Но Лина знала, что отправка и получение любых писем через дипломатические каналы иностранных государств является достаточным основанием для обвинения в измене. Однако она призналась, что пользовалась этими каналами, объяснив, что, прежде чем передать письмо, прочла его и убедилась, что в нем нет никаких антисоветских высказываний и секретных сведений. Лина также призналась, что отправила посылку Фанни Чипмен в Париж через Фредерика Рейнхардта.

День за днем ей задавали одни и те же вопросы, и Лина чувствовала, что это делается для того, чтобы свести ее с ума. Но самым серьезным было обвинение в ее упорном желании покинуть Советский Союз, воспользовавшись помощью сотрудников посольств иностранных государств. Помимо Чипменов и Рейнхардтов, в поле зрения агентов попали Анна Холдкрофт из британского посольства и несколько штатных сотрудников французского посольства. Кроме того, Лина посещала японское посольство, и там ее тоже видели. За ней давно была установлена слежка, и в МГБ были известны даты и время большинства ее встреч с иностранными дипломатами.

Лина безуспешно пыталась убедить следователей, что просто хотела навестить живущую в Париже больную мать. Ее желание повидаться с Ольгой было истолковано как предлог для бегства из страны, но это, конечно, было не так. Обращаясь с просьбами разрешить ей съездить в Париж, Лина всегда объясняла, что обязательно вернется, поскольку в Москве остаются ее сыновья. И все время подчеркивала, что была такой же иностранкой в Советском Союзе, как и те люди, с которыми она дружила и общалась.

С Лубянки Лину перевели в Лефортовскую тюрьму, в камеру площадью четыре квадратных метра. Журналисты, описывающие тюрьму, рассказывают о трехэтажном здании в форме буквы «К» с желтыми кирпичными стенами и узкими лестницами. Одновременно там могли содержаться двести заключенных. Эти скудные описания только доказывают, как мало известно об этой тюрьме.

Историков лишали возможности изучать ее, и даже в музее истории района Лефортово о тюрьме нет никаких сведений. Жилой дом на Энергетической улице загораживает от проезжей части тюрьму, имеющую две проходные – одну со стороны Лефортовского Вала, вторую – с Энергетической улицы. К тюрьме примыкает Центральный институт авиационного моторостроения (ЦИАМ), который был создан в 1930 году по распоряжению Сталина [485]. Между жилыми домами и общежитием отметившего свое восьмидесятилетие института можно разглядеть толстую, покосившуюся внешнюю стену. И тюрьма, и территория общежития обнесены бетонным забором, над которым протянута в несколько рядов колючая проволока. Прожекторы и специальные металлические щиты призваны были скрыть все, что здесь происходило, даже звуки не доносились наружу.

Скудная информация о Лефортовской тюрьме взята из воспоминаний заключенных, попавших туда в 1930-1940-х годах и имевших счастье остаться в живых. Во время расстрелов и пыток по территории тюрьмы ездили трактора. Их шум и рев аэродинамической трубы ЦАГИ призваны были заглушить страшные звуки. Заключенные находились в изоляции, в камеру подсаживали осведомителей, работавших на МГБ. Рассказывают, что заключенных запирали в деревянных шкафах в коридорах, чтобы они не встречались друг с другом по дороге в туалет, в ванную или на допрос. Заключенные не должны были узнать план здания. Доходило до того, что в их присутствии охранникам нельзя было произносить ни слова.

Лине, обвиненной в преступлениях против государства, был запрещен контакт с внешним миром. Длительная изоляция, как и осознание того, что происходило вокруг, – пытки, расстрелы, самоубийства, – оказывали сильное влияние на ее психику. Она ничего этого не видела, но слышала страшные крики. Кроме того, следователи рассказывали ей о происходящем. Возможно, сыновьям разрешали оставлять передачи на проходной, выходящей на Лефортовский Вал, но ей их не передавали. Святослав с Олегом смогли увидеть мать, только когда ее перевели в лагерь. После смерти Сталина, как только был снят запрет на посещение заключенных в лагерях, Олег первым приехал на свидание с Линой.

1 ноября 1948 года Лина предстала перед так называемой «тройкой», Военной коллегией Верховного суда СССР, и была приговорена по статье 58-1а (измена Родине) к двадцати годам исправительно-трудовых лагерей. Суд длился не более пятнадцати минут. Лина рассмеялась, когда услышала вердикт.

Кроме этой маленькой подробности – смеха после оглашения приговора, – Лина ничего не рассказывала о месяцах, предшествовавших суду. Святославу и Олегу были известны только отдельные, разрозненные детали, о которых Лина упоминала в бесчисленных, безрезультатных обращениях с просьбой пересмотреть ее дело. Лина отправляла их из исправительно-трудового лагеря в поселке Абезь Коми АССР. Помимо обращения, направленного Шостаковичу 28 февраля 1954 года, 27 мая того же года Лина обратилась с ходатайством к Генеральному прокурору СССР. На первой странице обоих документов она написала свой адрес 388/16б – номер ее почтового ящика в ГУЛАГе, где Лина провела шесть лет.