Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте

Она получила разрешение прочитать еще не опубликованного «Эсмонда» 347, вызывавшего у нее огромный интерес. Свои мысли по поводу этого произведения она изложила в письме к мистеру Смиту, который и предоставил ей эту привилегию.

14 февраля 1852 года

Мой дорогой сэр,

с большим удовольствием прочитала произведение мистера Теккерея. Я очень редко в последнее время выражаю добрые чувства, не упрекайте меня за это, но позвольте поблагодарить Вас за столь редкое и особенное удовольствие. Не буду возносить хвалу ни мистеру Теккерею, ни его книге. Я прочла роман с интересом и удовольствием, чувствуя одновременно и гнев, и скорбь, и благодарность, и восхищение. Последних двух чувств не может избежать ни один читатель его книг, какую бы тему ни избрал автор. В первой половине меня особенно поразило то удивительное искусство, с каким писатель умеет погружаться в дух и литературу той эпохи, которую изображает. Аллюзии, описания, стиль – все кажется мне мастерски выдержанным, гармоничным, естественным и совершенно лишенным преувеличений. Ни один второсортный подражатель не смог бы так написать; ни один грубый декоратор не смог бы очаровать нас столь тонкими и совершенными аллюзиями. И при этом какая горькая сатира, какое безжалостное иссечение больных тем! Что ж, это тоже правильно, точнее, было бы правильно, если бы безжалостный хирург не получал такого жестокого удовольствия от своей работы. Теккерею нравится вырезать язвы или аневризмы; он радуется, вонзая беспощадный нож или погружая зонд в трепещущую живую плоть. Если бы мир стал вдруг безупречным, Теккерею это не понравилось бы. Ни один великий сатирик не захотел бы полного исправления общества.

Как обычно, он несправедлив к женщинам – совсем несправедлив. Нет такого наказания, которого бы он не заслуживал за то, что заставил леди Каслвуд подглядывать в замочную скважину, подслушивать у двери и завидовать мальчишке и молочнице. Помимо этого, я замечала по ходу чтения много других вещей, которые огорчали и возмущали меня. Однако вслед за ними шли пассажи столь верные, столь глубокие и нежные, что нельзя было не простить его и не начать восхищаться.

<���…>

Мне хотелось бы, чтобы ему объяснили: не стоит сосредоточиваться на политических и религиозных интригах изображаемого времени. Теккерей в глубине души вовсе не ценит подобные интриги, к какой бы эпохе они ни принадлежали. Он любит показывать людей в домашней обстановке – так, как сам их ежедневно наблюдает. Его удивительные способности к наблюдению ищут себе применения. Эти способности для него – руководство к действию, и если какой-нибудь фрагмент в его произведениях оказывается неинтересным, значит они на время уступили ведущую роль другим. Думаю, это касается первой половины прочитанного мною тома. Ближе к середине автор отбрасывает все ограничения, становится самим собой, и книга приобретает силу, которую не теряет уже до конца. Теперь все зависит от второго и третьего томов. Если они будут уступать первому в силе и интересе, то настоящего успеха ждать не следует. Если же продолжение окажется лучше начала, если поток наберет полную силу, то Теккерея ждет триумф. Я слышала, как его называли вторым писателем нашего времени 348; только от него зависит, правы эти критики или нет. Он не должен быть вторым. Господь создал его первым во всем. Если бы я была им, то показала бы себя такой, какая я есть, а не такой, какой меня представляют критики. В любом случае я приложила бы максимум усилий. Мистер Теккерей чересчур податлив и ленив и редко пытается достичь пределов возможного. Спасибо Вам еще раз,

остаюсь искренне Ваша

Здоровье еще долго, в течение многих недель после тяжелого обострения болезни, не позволяло мисс Бронте заняться писанием, как ей хотелось бы. События, происходившие в это время, были безрадостными. В марте умерла родственница ее подруги, жившая в колониях, и в письме Шарлотты мы чувствуем страхи, которые точили ее сердце.

О смерти Э. 349я узнала на прошлой неделе из письма М. Она прислала длинное письмо, уязвившее мое сердце своими простыми, сильными и подлинными чувствами. Я даже не решаюсь перечитать его. Оно растравляет еще не до конца зажившие раны с ужасной силой. Обстоятельства смерти оказались знакомы: одышка и т. д. Она боится, что теперь от пугающего ее одиночества станет «суровой, грубой, эгоистичной женщиной». Этот страх тоже мне знаком: я чувствую его снова и снова, но что такое мое положение по сравнению с тем, в котором находится М.? Да поможет ей Господь так, как способен только Он!

Подруга раз за разом призывала ее уехать из дому; приходили разнообразные приглашения, позволявшие это сделать, когда болезненные припадки дурного настроения мучили Шарлотту в ее одиночестве. Однако она не разрешала себе потворствовать слабостям, если только это не было абсолютно необходимо для сохранения здоровья. Она боялась слишком часто прибегать к перемене места и общества, поскольку это всегда вызывало нежелательные последствия. Шарлотта считала, что обречена на одиночество, и предпочитала подчинить свой характер одинокой жизни и, если возможно, привести их к взаимной гармонии. Когда удавалось заниматься сочинительством, она чувствовала себя довольно сносно. Персонажи становились ее собеседниками в тихие часы творчества, которые она проводила совершенно одна, часто будучи не в силах выйти из дому в течение многих дней. Интересы героев романов возмещали неинтересность ее собственной жизни, а Память и Воображение находили себе применение и переставали подтачивать здоровье мисс Бронте. Но зачастую она не могла писать, как не могла и видеть людей, и слышать их разговоры. Головная боль закрывала от нее весь мир, и люди для нее не существовали.

Так продолжалось почти всю весну. И как бы ни хотели издатели получить законченный роман, «Городок» не продвигался. Даже письма к подруге становятся в это время редкими и краткими. Иногда в них можно найти несколько предложений, которые стоит извлечь и сохранить.

Письмо М. очень интересное, оно показывает в ней ум, которым нельзя не восхищаться. Сравни ее спокойную уверенную силу с постоянными колебаниями и зависимостью ***. Когда последняя чувствовала прилив счастья, я не помню, чтобы ее чувства выражались в благодарности Господу. Она только постоянно провозглашала, что и сама не верит своему счастью. М. верит, ее вера смирна и благодарна, и когда она счастлива сама, как много думает она о других!

23 марта 1852 года

Ты пишешь, дорогая Э., как тебе хочется, чтобы я поболтала с тобой на бумаге в твоей же манере. Но как я могу? О чем мне рассказать? Разве в моей жизни много тем для болтовни? Каких гостей я вижу? Кого посещаю сама? Нет, лучше уж рассказывай ты, а я буду слушать и повторять «да», «нет», а также раз в пять минут произносить «спасибо».