Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте

Я готов принять на себя гнев, который вызовет у Вас это письмо (ведь я позволил себе усомниться в совершенстве Вашей излюбленной писательницы), но надеюсь, что буря пройдет мимо. Тем не менее я намерен, как только позволят обстоятельства (не могу сказать, когда именно это произойдет, поскольку мне недоступны передвижные библиотеки), внимательнейшим образом прочитать все сочинения мисс Остин, как Вы мне советуете. <���…> Вы должны простить меня за то, что я не всегда думаю, как Вы, и позволить мне остаться искренне Вашим

Следующий фрагмент из письма Шарлотты к мистеру Уильямсу я помещаю в книгу не без колебаний. Однако это письмо столь характерно для мисс Бронте и критика, в нем содержащаяся, столь интересна (независимо от того, соглашаемся мы с ней или нет), что я решилась все-таки привести его. Оно несколько нарушит хронологический порядок писем, но это необходимо для того, чтобы завершить цитирование той важнейшей части переписки, которая характеризует интеллект мисс Бронте.

Мистеру У. С. Уильямсу, эсквайру

26 апреля 1848 года

Дорогой сэр,

я сейчас читаю «Роуз, Бланш и Вайолет» 220и должен высказать Вам по мере возможности, что я об этом думаю. Я не знаю, лучше ли это, чем «Рэнторп» (который мне чрезвычайно понравился), но в любом случае новое сочинение содержит много прекрасных страниц. Я нахожу в нем ту же силу, но получившую полное развитие.

Характер автора виден на каждой странице, и это делает книгу интересной – гораздо более интересной, чем сделал бы ее любой сюжет. То, что говорит сам автор, привлекает читателей в большей степени, чем слова, вложенные в уста персонажей. Дж. Г. Льюис и есть, по моим ощущениям, наиболее оригинальный герой этой книги. <���…> Нравоучительные пассажи кажутся мне самыми лучшими – лучше, чем другие, – во всей книге. Острые, глубокие суждения, и при этом чрезвычайно ясно выраженные. Он весьма справедлив как мыслитель и проницателен как наблюдатель, его теории мудры, а в его стиле, несомненно, чувствуется энергия. Но почему же во время чтения так часто приходится на него сердиться? Как автор ухитряется, проповедуя, заставить своего читателя почувствовать, что его, читателя, долг – не только воспринимать предлагаемые автором положения, но и спорить с ними? Почему же, охотно признавая, что писатель предлагает жемчужины истины, читатель постоянно рассматривает их, желая обнаружить изъяны?

Мистер Льюис, надо полагать, при всех своих талантах и благородных качествах души, не лишен определенных недостатков: среди них и некоторая доля догматизма, и малая толика самонадеянности, которая время от времени в нем проявляется. Так начинаешь думать, читая его книгу. Но когда закрываешь и откладываешь ее и потом сидишь некоторое время неподвижно, пытаясь собраться с мыслями и упорядочить свои впечатления, то обнаруживаешь, что самое сильное чувство – удовольствие от знакомства с тонким умом и благородным сердцем, с человеком высокоталантливым и мужественным. Надеюсь, следующая его книга не заставит себя долго ждать. Эмоциональные сцены, которые он описывает, на мой вкус, чересчур неистовы; по-моему, более сдержанный стиль часто дает лучший эффект. По временам мистер Льюис вооружается французским пером, в то время как мистер Теккерей неизменно пользуется только английским. Однако и французское перо не смогло увести мистера Льюиса слишком далеко в сторону: пером несомненно водила британская рука. Превосходная общая тенденция этой книги заслуживает самых высоких похвал!

Изображенную картину лондонского литературного сообщества нельзя назвать привлекательной, в особенности женскую его часть. Однако все кружки, будь то литературные, научные, политические или религиозные, имеют, на мой взгляд, одно свойство: отдавать предпочтение аффектации перед истиной. Когда люди принадлежат к какой-либо клике, они должны, как мне кажется, хотя бы в определенной степени писать, говорить, думать и жить в духе интересов клики – изнурительная и сужающая кругозор необходимость. Похоже, пресса и читающая публика в состоянии воздать книге должное, оказывая ей весьма сердечный прием, гораздо лучше, чем произведениям Бульвера или Дизраэли 221.

Однако вернемся от Каррера Белла к Шарлотте Бронте. Зима принесла в Хауорт болезни. Всю деревню охватила инфлюэнца, и там, где действительно требовалось присутствие дочерей священника, жители не могли пожаловаться на их отсутствие, хотя сестры и стеснялись наносить простые визиты вежливости прихожанам своего отца. Они и сами пострадали от эпидемии. Энн болела серьезно, и в ее случае болезнь осложнялась кашлем и температурой, что заставляло сестер страшно волноваться.

Нет сомнения, что соседство с переполненным кладбищем делало жизнь в пасторате нездоровой и приносила болезни его обитателям. Мистер Бронте весьма выразительно описал антисанитарию в Хауорте в письме, адресованном местным врачебным властям, и после необходимых посещений чиновников получил рекомендацию запретить дальнейшие захоронения: для них было определено новое кладбище на склоне холма. Кроме того, ему удалось добиться проведения водопровода во все дома 222: до тех пор усталые домохозяйки были вынуждены таскать ведра по крутому уступу улицы на расстояние в несколько сотен ярдов. Однако усилия мистера Бронте были уничтожены нежеланием жителей деревни платить дополнительные налоги: как и во многих подобных случаях, количество взяло верх над качеством, цифры над разумом. И в результате эпидемические болезни в Хауорте часто принимали форму брюшного тифа и в деревне начинались различные лихорадки.

В феврале 1848 года был свергнут французский король Луи Филипп. Быстрая череда событий, происходивших в то время, вызвала следующий отклик со стороны мисс Бронте, выраженный в письме к мисс Вулер от 31 марта:

Я хорошо помню, как желала, чтобы судьба дала мне возможность пожить в беспокойную эпоху последней войны. Тогда мне чудилось некое побудительное обаяние в ее захватывающих событиях; помню, у меня даже начинало быстрее биться сердце при мысли об этом. Я была нетерпелива, и Вы не могли полностью разделить мои чувства по этому поводу. Вы очень спокойно выслушивали мои вдохновенные мысли, но, по-видимому, совсем не считали, что пылающие мечи были бы приятным дополнением к раю. Теперь юность в прошлом. Я не могу сказать, что в прошлом и все иллюзии, что вся романтика для меня исчезла, что с действительности сорван покров и теперь я вижу ее неприкрытой; однако, разумеется, многие вещи теперь представляются мне не в том свете, как десять лет назад. Среди прочего потеряло свою фальшивую позолоту и совсем поблекло в моих глазах великолепие войны. Я по-прежнему не сомневаюсь, что потрясения, происходящие от нравственных землетрясений, пробуждают чувство живой жизни как в отдельных личностях, так и в целых народах и что страх опасности, грозящей всей нации, моментально отвлекает людей от их мелких личных опасений и на некоторое время расширяет их кругозор. Но в то же время я не сомневаюсь, что судороги революций отбрасывают мир назад во всем, что касается добра, задерживают прогресс цивилизации и выносят на поверхность отбросы общества. Короче говоря, мне кажется, что восстания и битвы – это острые болезни народов и насилие, которое они несут с собой, истощает жизненную энергию тех стран, где они происходят. Я искренне молюсь, чтобы Англия была избавлена от тех спазм, судорог и припадков безумия, которые сейчас потрясают континент и угрожают Ирландии 223. Я не испытываю симпатии ни к французам, ни к ирландцам. С немцами и итальянцами все иначе: их ситуация отличается так же, как отличается любовь к свободе от страстного желания вседозволенности.