Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте

Хотя издательство Смита и Элдера ясно заявило в своем письме, что вовсе не разделяет такого убеждения, сестры горели желанием доказать его полную беспочвенность и тем самым восстановить свою репутацию. После недолгого совещания они решили, что Шарлотта и Энн должны немедленно отправиться в Лондон и доказать господам Смиту и Элдеру, что являются разными людьми, и потребовать от легковерного издателя объяснений, откуда взялось убеждение, которое так явно расходилось с заверениями, несколько раз им полученными. Придя к такому решению, Шарлотта и Энн принялись за сборы со всей возможной поспешностью. У сестер было чрезвычайно много домашних дел, которые следовало выполнить до отъезда в тот же день, но они со всеми справились. Каждая приготовила по коробке с запасным платьем. Эти коробки были отправлены в Китли с попутной повозкой, и сразу после чая Шарлотта и Энн, без сомнения взволнованные, отправились туда же пешком. Не столь важна была причина поездки в Лондон, сколько то обстоятельство, что для Энн это было первое посещение столицы. По пути на станцию в тот летний вечер их захватила гроза, но сестрам было некогда искать укрытия. Они едва успели на поезд в Китли, доехали до Лидса и там сели на ночной поезд в Лондон.

Около восьми утра в субботу сестры прибыли в «Чаптер кофе-хауз» на Патерностер-роу – странное, но единственно знакомое им место. Там они умылись, позавтракали, а затем посидели несколько минут, размышляя, что следует предпринять дальше.

Когда они накануне обсуждали план действий в тишине хауортского пастората, было решено взять кэб от гостиницы до Корнхилл. Однако в столичной суете и в том «странном взвинченном состоянии», в котором они пребывали, обсуждая свои обстоятельства в субботу утром, сестры совершенно забыли о том, что можно нанять транспорт. А выйдя из дому, они были так ошарашены толпами и препятствиями при переходе улиц, что много раз останавливались, не в силах сделать ни шагу. В результате те полмили, которые им следовало пройти, они преодолели чуть ли не за час. Ни мистер Смит, ни мистер Уильямс ничего не знали о предстоящем визите. Обе барышни были совершенно неизвестны издателям «Джейн Эйр», которые до сих пор понятия не имели о том, кто эти Беллы – мужчины или женщины, но обращались к ним в письмах всегда как к мужчинам.

Встретившись наконец с мистером Смитом, Шарлотта вручила издателю его собственное письмо – то самое, которое произвело переполох в хауортском пасторате всего двадцать четыре часа тому назад. «Где вы его взяли?» – удивился тот. Он не мог поверить, что две молодые дамы в черном, небольшого роста, худощавые, сильно взволнованные, хотя при этом и выглядящие довольными, – что эти дамы и были Каррером и Эктоном Беллами, за которыми тщетно охотились любопытные критики. Последовало объяснение, и после него мистер Смит сразу начал строить планы, как можно развлечь сестер во время их пребывания в Лондоне. Он убеждал их встретиться в его доме кое с кем из близких ему литераторов. Это было сильным искушением для Шарлотты, поскольку среди них были и те, кого она очень хотела увидеть. Однако уже принятое решение сохранить секрет заставило ее отвергнуть это предложение.

Сестры отказались и от приглашения мистера Смита остановиться у него в доме. Они ни за что не хотели покидать снятое жилье и твердили, что не намерены долго пробыть в Лондоне.

Вернувшись в гостиницу, бедная Шарлотта должна была заплатить высокую цену за беседу, а также за все волнения и всю спешку последних суток: у нее ужасно разболелась голова и силы совсем оставили ее. Ближе к вечеру, ожидая визита родственниц мистера Смита, она попыталась приободриться, приняв побольше нюхательной соли. Это немного помогло, хотя она по-прежнему находилась, по ее собственным словам, «в весьма прискорбном телесном состоянии». Объявили о приходе гостей, и те оказались в вечерних платьях. Сестры просто не поняли, что их приглашали вечером в оперу, и потому не приготовились. Более того, у них и не было элегантных платьев – ни с собой, ни вообще. Однако Шарлотта решила не отвечать отказом на добрые намерения. Поэтому, невзирая на усталость и головную боль, сестры поспешили нарядиться в свои простые деревенские платья.

Вот что рассказывала мисс Бронте в письме к подруге о посещении Лондона, описывая появление всей компании в театре:

Изысканные леди и джентльмены посматривали на нас, стоявших возле двери ложи, которая еще не была открыта, с видом несколько высокомерным, что, впрочем, легко понять в данных обстоятельствах. Я чувствовала себя приятно взволнованной, несмотря на головную боль, тошноту и сознание того, что выгляжу как пугало. Энн оставалась такой же, как всегда, тихой и спокойной. Давали «Севильского цирюльника» Россини – оперу блестящую, хотя, мне кажется, на свете есть вещи, которые понравились бы мне больше. Вернулись домой после часа ночи. Накануне мы вовсе не спали, все эти сутки прошли в постоянном напряжении – можешь представить, как мы устали. На следующий день, в воскресенье, рано утром приехал мистер Уильямс, чтобы отвезти нас в церковь. А во второй половине дня мистер Смит и его мать заехали за нами в экипаже и отвезли нас к себе домой на обед.

В понедельник мы посетили выставку в Королевской академии, Национальную галерею, снова обедали у мистера Смита, потом вернулись домой, а затем пили чай с мистером Уильямсом у него дома.

Во вторник утром мы выехали из Лондона, нагруженные книгами, которые мистер Смит дал нам, и благополучно добрались до Хауорта. Трудно вообразить более измученную и несчастную женщину, чем та, в кого превратилась я. Когда я выезжала из дому, я была худой, но, когда вернулась, оказалась просто чахлой. Лицо серое, совсем постаревшее, со странными глубокими линиями, прочерченными на нем, а глаза смотрели как-то неестественно. Я была совсем слаба, но в то же время не могла найти покоя. Через некоторое время, однако, все эти нехорошие последствия излишнего волнения исчезли, и я пришла в себя.

Впечатление, которое мисс Бронте произвела на тех, с кем впервые встретилась в Лондоне, сводилось к тому, что эта молодая дама, несомненно, обладает ясным умом и умеет тонко чувствовать. Она очень сдержанна, но тем не менее бессознательно умеет вызывать собеседника на откровенность в разговоре. Она никогда не высказывает своего мнения, не приводя обоснования, никогда не задает вопросов без определенной цели, но, несмотря на все это, люди чувствуют себя в разговоре с ней легко: беседы оказываются искренними и порождают новые мысли. Когда же она принимается хвалить или ругать книги, или чьи-то поступки, или произведения искусства, то ее красноречие становится поистине пылким. Она весьма основательна во всем, что говорит или делает, но при этом открыта и честна как в трактовке темы, так и в споре с оппонентом, и в конечном итоге ее собеседники чувствуют не разочарование, а уверенность, что все ее слова вызваны только искренним желанием добра и справедливости.