Игорь Курукин - Анна Иоанновна

Дворянки послепетровской эпохи стали проявлять всё большую активность в деловых вопросах — например, несмотря на полученное приданое, требовать долю отцовского наследства, покупать землю у своих мужей и даже самовольно продавать семейную собственность. В 1738 году некая Анна Бартенева одной из первых подала в суд на мужа, заложившего её приданое имение, и выиграла дело {598} .

В 1731–1734 годах крепостным было запрещено торговать в портах, брать казённые подряды и откупа, заводить суконные и «амуничные» мануфактуры. Развитие промышленности, рост городов, появление такого «потребителя», как постоянная армия, новый образ жизни дворян с соответствующими атрибутами означали, что барин-землевладелец стал больше нуждаться в деньгах, а у мужика появилась возможность их заработать. Прежние барщина и натуральный оброк стали совмещаться с денежной рентой — где 40–50 копеек на «тягло», а где и на 1–2 рубля.

А крепостные Нарышкиных из села Конобеева Шацкого уезда в 1730 году обратились в Сенат с жалобой на рост оброка, выросшего с 1690 года в 11 раз. Мужики плакались, что «от всяких напатков и от великой господской работы намерены все брести скитаться меж двор и кормиться милостынею», и просили отписать их от Нарышкиных в дворцовую волость. За эту челобитную крестьянские ходоки были биты кнутом в Шацке.

Часто приходилось отбывать барщину, нести «столовые припасы» и платить денежный оброк, что тяжело сказывалось на хозяйствах «скудных» и даже «среднестатейных» крестьян. В то же время на плечи мужиков ложилось бремя подушной подати, рекрутчины и конфискаций лошадей. Бегство на окраины и даже за границу стало серьёзной проблемой для помещиков и властей. В Смоленской губернии целые деревни оставались «впусте», поскольку крестьяне с семьями уходили в Польшу. Редкие драгунские форпосты на границе были бессильны остановить этот поток — приходилось привлекать полевую армию: в 1735 году воинскими частями было выведено из Польши «беглых русских крестьян 10 662 человека». Однако беглецы возвращались сами, если правительство соглашалось перевести их в разряд государственных крестьян. Крупные землевладельцы содержали собственные команды для розыска беглых. Министр А.М. Черкасский за 1732–1736 годы израсходовал на содержание такой команды почти пять тысяч рублей, но 3008 из 11 467 возвращённых опять бежали, а с ними ушло ещё две тысячи семей {599} .

Однако на первом месте во внутренней политике были не столько интересы дворянства, сколько государственные потребности. В отношении дворянства можно скорее говорить об увеличении служебных тягот. В 1734 году Анна повелела сыскать всех годных к службе дворян и определить их в армию и на флот; с началом большой войны в 1736 году для явки «нетчиков» был определён срок — 1 января и разрешено подавать доносы о неявившихся даже их крепостным.

В то время служившие рядовыми или унтер-офицерами дворяне за провинности вполне могли отведать шпицрутенов. Но даже ревностный служака не был уверен в достойном «произвождении»: порядок получения чинов не раз менялся, к тому же влиятельному и обеспеченному офицеру было гораздо легче добиться повышения, отпуска или отставки {600} .

Проблемы ожидали дворян и дома. Вместе с восстановлением военных команд для сбора подушной подати был возобновлён запрет помещикам без разрешения переводить крестьян в другое имение. В неурожайные годы хозяевам предписывалось снабжать крестьян семенами и не допускать, чтобы они «ходили по миру». В 1738 году власти даже указом осудили «всегдашнюю непрестанную работу», мешавшую крепостным исправно платить государственные подати {601} . Наконец, реализация полученного в 1736 году права на отставку после двадцати пяти лет службы была отложена до окончания Русско-турецкой войны.

В таких условиях недовольство «шляхетства» проявлялось в появлении на свет проектов и записок, иные из которых дошли до нас. Среди бумаг московского губернатора Б.Г. Юсупова нами был обнаружен черновик одного такого документа, в котором его автор в конце царствования Анны Иоанновны выражал общие настроения «шляхетства». Юсупов писал, что манифест о 25-летнем сроке службы на деле не выполняется: после полученной отставки «ныне, как и прежде, раненые, больные, пристарелые… расмотрением Сената определяются к штатцким делам». В результате «нихто в покое не живёт и чрез жизнь страдания, утеснения, обиды претерпевают». Автор был убеждён: «…без отнятия покоя и без принуждения вечных служеб с добрым порядком не токмо армия и штат наполнен быть может, но и внутреннее правление поправить не безнадёжно», — то есть получившим «покой» служилым «свой дом и деревни в неисчислимое богатство привесть возможно» {602} .

Но правление Анны к «покою» не располагало. После трёх первых мирных лет армия готовилась к походу в Польшу. В 1733 году начался переход на воинские штаты военного времени и был объявлен рекрутский набор — по человеку со 102 душ вместе с «выбором» рекрутской недоимки за прежние годы. Вслед за тем правительство объявило принудительный сбор хлеба с крестьян Воронежской и Белгородской губерний по средней за несколько лет цене. Ещё более тяжёлым экстраординарным налогом стал объявленный в октябре 1733 года сбор драгунских лошадей — по одной с 370 душ для крестьян и с 500 душ для купцов {603} .

Эти поборы происходили на фоне начавшегося голода в результате масштабного неурожая. Уже в июне 1733 года оставшиеся в Москве сенаторы, получив известие о недороде в Смоленской губернии, приняли решение описать наличные помещичьи запасы и раздавать голодающим хлеб с гарнизонного склада. Но к весне 1734 года голод охватил и другие губернии. Толпы людей потянулись в Москву. Московская Сенатская контора не рискнула высылать их, отменила паспортный режим, обязала помещиков кормить своих пришедших в столицу крестьян и предписала торговцам установить фиксированную цену на хлеб. Но решить проблему в масштабе страны эти меры не могли. О бедствии заговорили даже во дворце. В январе 1734 года стоявший на карауле солдат Семёновского полка Никита Елизаров высказал товарищам: «Наша де всемилостивая государыня ныне от Бога отстала, здесь потехи… а в Руси плачют ис подушного окладу, а им помочи и лготы нет; с осени уже мякину едят, а на весну и солому уже станут есть» — а всё потому, что «Бирон себя богатит, а наше государство тощит». Один из сослуживцев, как полагается, донёс; Елизаров отговорился «простотой» — и заслужил вместо казни вечную каторгу в Охотске {604} .