Игорь Курукин - Анна Иоанновна

По-видимому, царица поначалу хотела сделать наследницей свою племянницу, «благоверную государыню принцессу» Анну (так стали называть Елизавету Екатерину Христину после принятия православия в 1733 году); во всяком случае, дипломаты в 1730 году именно так оценивали её положение при дворе. Но то ли Анна-старшая не желала девочке испытанного ею самой одиночества на троне, то ли не увидела в племяннице необходимых для правления качеств. Эрнст Иоганн Бирон много лет спустя в оправдательной записке императрице Елизавете о своей службе при русском дворе вспоминал: «С этого времени вице-канцлер граф Остерман и обер-гофмаршал граф Левенвольд часто начали заговаривать с императрицею о порядке престолонаследия в России, вкрадчиво изъясняясь, что необходимо было бы принять надлежащие к тому меры. Императрица, настроенная подобными внушениями, поручила Остерману и Левенвольду обсудить этот вопрос вдвоём и доложить ей о результатах своих совещаний». По его словам, в 1730 году А.И. Остерман и К.Г. Левенвольде посоветовали Анне Иоанновне не назначать наследницей племянницу, а поскорее выдать её замуж за «иностранного принца», чтобы выбрать из детей от этого брака наследника мужского пола, «не стесняясь правом первородства».

Логика в этом предложении была: мужчина-наследник с безупречно породистой родословной выглядел бы предпочтительнее незаконнорождённой дочери Петра I и голштинского «чёртушки» — сына её сестры Анны, будущего голштинского герцога Карла Петра Ульриха. Заодно стоило заблаговременно умерить возможные претензии на трон самой мекленбургской принцессы — кто знает, как она поведёт себя, когда подрастёт? — и, конечно, исключить влияние её беспокойного отца, «который не упустил бы случая внушать дочери гибельные покушения на спокойствие императрицы» {175} .

Остерман подготовил доклад о возможных женихах для племянницы Анны, больше походивший на обзор внешнеполитических связей России {176} . Тринадцатилетняя девочка оказалась в центре внимания придворных группировок и на перекрестье дипломатических интриг. Как после ареста в 1741 году признал Остерман, в кругу приближённых Анны Иоанновны обсуждался вопрос об устранении от наследия престола линии Петра I, прежде всего Елизаветы, которую планировали выдать замуж «за отдалённого чюжестранного принца». Но вопрос так и не был окончательно решён — министры Анны ничего не могли поделать с наличием «ребёнка из Киля» — сына Анны Петровны и голштинского герцога Карла Фридриха.

Как писал Бирон, Остерман склонил на свою сторону новгородского архиепископа, члена Синода Прокоповича: «Феофан, представив всю необходимость меры, задуманной Остерманом, подействовал на государыню. Чрез два или три дня по учреждении кабинета, Остерман втайне составил манифест о присяге будущему наследнику. Труд Остермана удостоился высочайшаго утверждения. Придворная типография перемещена в дом Феофана, туда же заперты наборщики, и форму присяги велено печатать во многих тысячах экземпляров. Затем назначен день и час, когда высшие сановники, духовные и светские, должны были собраться во дворец. Во время выхода императрица объявила присутствующим, что она признала за благо потребовать от них и всех верных подданных присягу, которую они должны принести в соборе» {177} .

Таким образом, манифестом от 17 декабря Анна восстановила петровский закон о престолонаследии; подданные вновь обязаны были присягать самой государыне «и по ней её величества высоким наследникам, которые по изволению и самодержавной ей от Бога данной императорской власти определены, и впредь определяемы, и к восприятию самодержавного российского престола удостоены будут» {178} . Подданные, почесав затылки, присягнули — с не сделавшими это разбиралась восстановленная Тайная розыскных дел канцелярия. Но конкретного имени преемника императрица назвать ещё не могла; власть не получила прочного юридического основания, и претензии на трон могли заявить различные претенденты.

«Восстановление» Сената стало определённым компромиссом новой императрицы и её ближайшего окружения с генералитетом. Но при этом Анна «не заметила» в челобитной, поданной ей 25 февраля 1730 года, просьбу о выборе сенаторов шляхетством — все они были назначены её указом. Без внимания остался и проект Феофана Прокоповича о созыве «великого собрания всех главных чинов» не только для суда над «верховниками», но и для «лучшего о том рассуждения и учреждения и других нужд». Феофан радовался избавлению страны от «гражданского ада» аристократического правления, но всё же считал возможным привлечь дворянство к обсуждению важнейших задач и таким образом если не ограничить, то упорядочить самодержавное правление {179} .

Сенат же и при Петре I был не органом верховной власти, а скорее огромной, заваленной текущей работой канцелярией. 1 июня 1730 года именным указом государыни он «по примеру других государств» был разделён на пять экспедиций-департаментов; другой указ повелевал сенаторам еженедельно докладывать императрице о делах {180} . В октябре Анна восстановила должность генерал-прокурора и подчинённых ему прокуроров в коллегиях и канцеляриях.

Новый многочисленный и «разнопартийный» Сенат, где большинство составляли вчерашние «соавторы» ограничивавших самодержавие проектов, в первоначальном составе просуществовал недолго. В том же году умерли четыре сенатора (Г.Д. Юсупов, И.И. Дмитриев-Мамонов, М.М. Голицын-старший и И.Ф. Ромодановский) — похоже, «конституционные» волнения и споры не прошли даром для представителей российской элиты. Затем последовали назначения его членов в Кабинет министров (Г.И. Головкин, А.М. Черкасский и А.И. Остерман), в армию (А.И. Тараканов, И.Ф. Барятинский), на дипломатическую службу за границу (П.И. Ягужин-ский), на губернаторство (Г.П. Чернышёв). В итоге Сенат уже к 1731 году уменьшился до двенадцати человек. К моменту отъезда императрицы с двором в Петербург он был разделён на петербургскую и московскую половины; последняя называлась Сенатской конторой и работала под командой преданного С.А. Салтыкова.

А.И. Шаховской отправился на армейскую службу, а затем на Украину; А.И. Ушаков стал начальником Тайной канцелярии, С.И. Сукин — губернатором; М.Г. Головкин возглавил Монетную контору, а В.Я. Новосильцев вошёл в состав Военной коллегии и получил пост директора Кригскомиссари-ата. Сенат пришлось несколько раз пополнять: в 1733 году в него вошли А.Л. Нарышкин и П.П. Шафиров, в 1736-м — Б.Г. Юсупов, в 1739-м — П.И. Мусин-Пушкин; в 1740 году — М.И. Леонтьев, М.С. Хрушов, И.И. Бахметев, М.И. Философов, П.М. Шипов и А.И. Румянцев {181} .

Текучесть состава и опалы подозрительных персон (Д.М. Голицына в 1736 году, П.И. Мусина-Пушкина в 1740-м) исключали возможность сделать Сенат органом оппозиции. Ограничивалась и компетенция сенаторов: в 1734 году им было запрещено производить в «асессорский» VIII класс Табели о рангах без высочайшей конфирмации. Императрица делала сенаторам выговоры за нерадивость и даже запрещала выплачивать им жалованье до получения его военными и моряками {182} . К тому же с 1731 года Сенат был поставлен под контроль нового высшего государственного органа — Кабинета министров. Подчинённое положение Сената вызвало к концу правления Анны даже появление проекта его уничтожения — точнее, превращения в большую «Штац-коллегию», которая должна была ведать преимущественно финансовыми вопросами; руководство же тремя «первейшими» коллегиями, Тайной канцелярией, дворцовым ведомством, Синодом, Соляной конторой, Канцелярией от строений и полицией официально передавалось Кабинету {183} . Перетасовка Сената завершилась к 1737 году: к этому времени в нём преобладали представители фамилий, поддержавших Анну в 1730 году: Салтыковы, Трубецкие, Нарышкины {184} .