Арман Лану - Здравствуйте, Эмиль Золя!

В ту пору, когда он решится на величайший в своей жизни общественный подвиг, Золя-человека исследует целая орда ученых. Его взвешивают, обмеряют, засыпают вопросами, как борца перед боем: «Три вещи ему кажутся самыми прекрасными: молодость, здоровье, доброта. Он очень любит также драгоценности и паровые машины: то есть превосходное исполнение и прочность работы. Паровая машина из бриллиантов для него была бы одной из самых чудесных вещей».

В этой сногсшибательной цитате упоминается не кто-нибудь, а «он» — «сам Золя»!

Конец октября 1895 года… В один прекрасный день перед Золя предстает респектабельный господин:

— Мэтр, я готовлю медико-психологическую анкету по вопросу взаимосвязи интеллектуального превосходства и невропатии. Автор «Ругон-Маккаров» не может остаться безразличным к этому начинанию. Из наших современников вы — один из тех, интеллектуальное превосходство которых совершенно очевидно. Я прошу вас согласиться во имя науки на целую серию измерений, анализов, осмотров.

Посетитель этот — доктор Эдуард Тулуз, шеф психиатрической клиники при парижском медицинском факультете, врач в психиатрической больнице Сент-Анн.

— Для наблюдения над вами, сударь, я собираюсь прибегнуть к помощи некоторых ученых. Среди них г-н Фрэнсис Гэлтон, член Королевского общества в Лондоне, г-н доктор Мануврие, профессор Антропологической школы. К нам присоединится и профессор Бертильон… Как в полицейской префектуре, он составит вашу контрольную карточку с фотографией в фас и в профиль (такая фотография существует, но на ней Золя снят в галстуке). Другие изучат ваши руки, почерк. Наконец, я попрошу помочь мне трех ваших лечащих врачей и лично вас самого.

В 1895 году только-только начинала применяться анкета Кинсея.

Несколько удивленный, но в то же время и польщенный, романист представил себя в роли писателя-ученого и согласился.

— Я восхищен, мэтр, — заявил доктор Тулуз. — Вы не представляете себе, как я счастлив обследовать такого человека, как вы; в больнице я обследую, безусловно, менее знаменитых пациентов, но не менее интересных…

В 1896 году «подопытный кролик» имеет рост 170,5 см. Череп по своим размерам немного больше среднего. Зубы плохие — он уже потерял восемь зубов. Легкое дрожание пальцев иногда приводит к тому, что он не может публично читать. Мускулатура нормальная. За профессорской внешностью кроется недюжинная сила.

Мы уже сталкивались с вопросом наследственности Золя. Известно, что Золя унаследовал от матери «одновременно с общим неврозом сосудистой системы и предрасположение к невропатии»… Тулуз подтверждает дефект речи Золя, над которым столько раз смеялись Гонкуры и Доде. «В зрелом возрасте у него осталось кое-что от этого дефекта», — замечает ученый [152] Это обстоятельство заслуживает уточнения, во-первых, само по себе, и, во-вторых, оно показывает, как трудно писать биографии. Даже такой явный фактор, как дефект речи, и тот вызывает споры. Леон Доде раздул эту черту до гротеска: «chaffe», «jeuneffe» и т. д. Жюль Ромэн, напротив, будучи ребенком, слышал чтение Золя и ничего не заметил. В действительности же ни доктор Тулуз, ни Ромэн не ошибались: этот дефект существовал, но врач в силу профессиональной привычки преувеличивал его — дефект этот был еле заметен. . Врач также уточняет то, что мы уже знаем о чувственности Золя, о преждевременной возмужалости, об «интрижках» в десять-двенадцать лет, о «подлинных страстях» («розовая шляпка»). «Несмотря на рано появившиеся мысли о чувственности, женщины играли незначительную роль в жизни подростка и молодого человека». Освещая события в ретроспективном плане, доктор Тулуз уточняет:

«Господин Золя не отличался большим сексуальным темпераментом, с раннего возраста ему мешала привычная застенчивость. Несмотря на этот дефект, а может быть, благодаря ему (sic) чувственные восприятия всегда очень сильно отражались на его психической деятельности».

Доктора Тулуза интересует его невропатия. В двадцать лет Золя слишком часто довольствовался хлебом, кофе и итальянским сыром за два су, в результате начинали пошаливать нервы. «К тридцати годам у него возникают мрачные мысли и постепенно становятся обычным явлением». От двадцати до сорока лет врачи зарегистрируют у него колики (резкие боли в кишечнике), а от сорока пяти до пятидесяти — стенокардию с отдающими болями в левую руку.

Изучение характера в сочетании с физиологией дает нам ценные подтверждения:

«Господин Золя большой домосед. Он не любит ни азартных, ни денежных, ни каких-либо других игр. Он не любит карт, стрельбы, бильярда, ибо он очень неловок».

В 1888 году, в то время, когда Золя пытался перебороть в себе любовь к Жанне Розеро, он выглядел толстяком, страдал от одышки и гастрита. Затем он быстро похудел, но сидячая кабинетная работа по-прежнему располагала к полноте. В медицинской карте 1896 года указано все, вплоть до режима:

«9 часов. Горбушка хлеба без воды.

1 час. Легкий завтрак без жидкости и мучного.

5 часов. Чай и несколько пирожков.

7 часов 30 минут. Очень легкий обед.

10 часов. Две чашки чаю».

Тулуз отмечает: «При установлении разницы (с точки зрения написанных произведений между Золя „толстым“ и „тощим“, оказалось, что этот последний не стоит первого». Ничего не утверждая определенно, доктор уточняет: «„Тощий“ Золя пишет „Землю“ и „Мечту“». Добавим: войдя в норму, он пишет «Человека-зверя», «Деньги», «Разгром», «Доктора Паскаля», «Лурд» и т. д.

Отметив порознь и вместе эти необычные черты, характерные для Золя, Тулуз обращается к психологии. При этом он подходит с такими предосторожностями, с какими подходили к «науке», носившей слишком дедуктивный характер, приверженцы научности. Однако после Шарко и школы Нанси экспериментальная психология утвердилась прочно. Мы уже подошли к тому времени, когда была в полном ходу система тестов. Золя, «подопытный» романист, отвечает на целый град вопросов. Мы видим, как ощупью и интуитивно подходят к тому, что составит (правильно или ошибочно) основу того анализа, который будет делаться по Фрейду и Юнгу. Так, Тулуз упоминает о некоторых снах. Обследователь чувствует, что он должен каким-то образом отметить и эту деталь. Он пишет:

«Сны — мрачные, редко — веселые. Персонажи какие-то мятущиеся, неясные, часто видит во сне трудности, которые нужно преодолеть. К примеру: необходимо куда-то бежать, а препятствия растут и растут; нош тяжелые и подгибаются под тяжестью собственного тела».

Он изучает довольно своеобразную память Золя, превосходную память писателя, которая удерживает идеи, пренебрегая их формой. Слова для него заключают в себе внутреннюю гармонию. Он делит их на приятные и неприятные. «Среди первых г-н Золя мне назвал: grive — певчий дрозд, fleuve — река, torrent — поток, image — образ, fleur — цветок; среди вторых — слова на-ion (superfétation [153] Образование второго зародыша (франц.). , substitution [154] Замена (франц.). ), слова и наречия на-ment. Золя находит, что ноги — деликатная и очень красивая штука, но само слово pieds ему очень не нравится». Кстати, Тулуз не говорит нам, что у Золя была маленькая нога и это стало для него предметом особой гордости.